— Что?
— У меня уже есть один… слуга. Два — перебор. И я тебя освобождаю от служения себе — любимой. Свободен.
Котенок насупился, выходя из образа бывалого вояки.
— Это вопрос чести!
— Мыться будешь?
— Чего? — растерянно.
— Ты ужасно выглядишь, я планировала тебя вымыть и расчесать.
— А мы потом свергнем Теней и установим царство равенства и всеобщего счастья? — пристально глядя в глаза.
У меня дернулась бровь.
— Ага, как только вымоюсь, так сразу все и установлю, — мрачно.
Громкий плюх и сопение у носа показали, что с детьми шутить не стоит. Они всему верят.
Короче, котенок стойко вытерпел мойку тремя шампунями, смену окраса на рыжий (так вышло!) и дальнейшую сушку здоровенным, летающим под потолком и спускающимся по приказу феном. Я тоже… все вытерпела. Но тем шампунем, что менял цвет шерсти, голову мыть не рискнула. Волосы уже чуть-чуть отросли, и я больше не была похожа на взбесившегося ежика. Можно было даже прижать их лаком и рискнуть назвать себя… симпатичной, что ли. Да и кожа не такая уж проблемная. (Особенно если поваляться месяцок в подвале без еды, а потом объесться железа.) Ей явно легче, наверняка решила, что выпендриваться — себе дороже.
Сидящий у зеркала, замотанный в полотенце юный воитель смотрел грозно и требовательно.
— Пошли?
Я как раз натягивала халат, так удобно оказавшийся в скрытом в небольшой нише шкафу.
— Пошли, — киваю, сграбастывая пушистика на руки.
— Бить Теней, — уточнил он.
— Э-э… не сейчас.
— А когда?
Но я уже вышла в коридор и мрачно застыла. Черные догорающие обои, выбитые участки стены, отсутствие окна, перевернутый диван и две валяющиеся на ковре фигуры не вдохновляли. А под порывами прохладного ветра под потолком парил светлый тихий анрел, и на руках у него возлежал Иревиль, тихо и очень слабо что-то шепчущий Феофану. Анрел смотрел на него с любовью и заботой, кивал, всхлипывал. Я прислушалась.
— А еще… похорони меня в саду, где цветут маргаритки…
— Рёва.
— Не говори ничего… в глазах темно, мне трудно дышать.
Всхлип.
— И… пусть поставят памятник… побольше. И из золота. Ничего, что я прошу из золота?
— Ничего, ничего. Хоть из алмаза, если захочешь.
— Хочу. — Натужный кашель сотрясает маленькое тельце.
Анрелочек прикусывает губу и отворачивается.
— Фефа… где ты? Я… ничего не вижу.
— Я тут, Рёва, тут.
— Я… чувствую тепло твоих рук. Спасибо… что ты со мной, друг.
Всхлипы.
— А можно… попросить? — тихо, сипло.
— Что? Проси все, что захочешь.
— Та… та анрел, которая недавно прилетала к тебе… ты еще сказал — коллега. Я… как ее зовут?
Анрел поднял бровь и присмотрелся к гэйлу. Гэйл обмяк, страшно застонал и выгнулся дугой.
— Иревиль! Не умирай, — испуганно.
— Имя, брат! Имя! — Пена на губах, кровь в уголке рта.
— Лизонька.
Нечистик замер, тяжело задышал и тихо произнес:
— Ли-изонька. Расскажи ей обо мне.
Феофан прикрыл глаза, сжал зубы и кивнул:
— Да. Конечно.
— Но… как, как ты ей расскажешь обо мне? — в страшном волнении, — Как ты ее найдешь? Я… хотел, чтобы она тоже что-нибудь сказала над моим бриллиантовым памятником двухметрового роста.
— Двух?!
— Фефа, не жадничай, у тебя полдуши на руках помирает, а ты жлобишься, — с укором.
— Ой, прости. Но… ее же просто найти. Надо лишь два раза позвать по имени — на заре или на закате.
— Два? — придирчиво.
— Да, а… а что это у тебя кровь больше не идет? И дыхание ровное.
— А тебе судороги подавай? Слышишь? Сердце уже не бьется.
К груди хмурого Иревиля прижались ухом. Анрел вздрогнул и ахнул.
— Во-от. Я тут последние секундочки доживаю, а он!
— Прости меня, друг мой, — вздохнул анрел и болезненно улыбнулся гэйлу, — Ты — образец выдержки и упрямства. Даже перед лицом смерти не кричишь и не воешь от боли. А просишь, чтобы два анрела помолились о твоей душе. Я горжусь тобой, Иревиль.
— Спасибо, — смущенно.
— Хочешь, я начну отмаливать тебя сейчас?
— Не, плохая примета, когда живому поют заупокойную.
— Да? — растерянно.
— Угу. Ой… а можно еще твоих таблеточек… вдруг помогут?
— Я дал тебе уже три пилюли и три антидота. Ты сказал, что все съел.
— Ну… мало ли… Лизонька и в четвертый раз прилети… ой. В глазах темно! Дышать сложно! И…
— Иревиль, — хмуро.
— Че? — дергая ногами и трепеща крылышками.
— Я нащупал сердце. Справа. И оно бьется.
— Да? — ненатурально удивился черный.
— Да, — мрачно. Нимб красиво сверкнул.
— Случилось чудо! Друг спас жизнь… друга?
— Ты мне Карлсона не цитируй, притворщик хренов. Я тебе сейчас такую заупокойную забацаю… — с угрозой, прижимая к себе уже выдирающегося гэйла.
— Фефа. Ты не так все понял! Таблетки подействовали только сейчас!
— Насчет таблеток мы еще поговорим, и куда ты их дел, я все равно узнаю.
— Не надо.
— А сейчас…
— Мама…
— Я тебя отмолю так, что все грехи вычищу.
— Трендец. Иля!!! Спаси!
Но я только хмыкнула и отвернулась, склоняясь над телами парней. Вроде живы. Что… радует.
А сверху сиял яркий свет, вопил Иревиль, и пел анрел.
Вечером того же дня:
— Гхм… здравствуй, Лизонька.
— Ты… анрел Иревиль? — Удивленно сверкая золотыми глазками, паря над подоконником перед замотанным в гипс до подбородка брюнетом.
— Да, — хмуро.
— А… почему с рогами?
— Таблетки отобрали, — мрачно.
— Что? — растерянно.
— Я говорю: прическа у меня такая… оригинальная. Нравится?
— Нет.
— Жаль.
Молчание.
— А чего крылья без перьев и… черные, — тихо.
— Болею.
— А хвост?
— Это не хвост.
— Геморрой? — наивно.
Иревиль с тоской вспомнил, как все утро пытался спрятать в штаны то, что отличало его от анрела. Видимо, все-таки не удалось.
