Кладу руку ему на лоб. Горячий. Закрываю глаза и думаю. Система обиженно затихает, не участвуя и не давая использовать весь аналитический аппарат. Она тоже знает свою задачу и свою функцию. Мне никто не поможет. Даже я сама.
— Я не стану его убивать.
Тяжелый вздох духов.
— Надеешься, завтра красиво его остановить и своей смертью вернуть в разумное состояние? — Рёва. Язвительно.
Им тоже трудно, я знаю. Особенно Фефу — подбивать меня на такое.
— Он не человек и уже им не станет, Илечка. — Анрел почти плачет. — Ты не поможешь, даже если…
— Молчи, — резко. С плеча.
Распахиваю глаза. Поворачиваюсь к Рёве.
— О чем?
— Иля…
Беру его в руку и подношу к носу.
— О чем он должен молчать? Что-то можно сделать?
Отворачивается, кусает за палец, царапает коготками и страшно недовольно сверкает рубиновыми глазками.
— Илечка, не надо. — Феф подлетает к руке и пытается разжать пальцы.
Вздыхаю и подношу духа ко лбу.
— Расскажи. Ну пожалуйста. Я должна знать, что не смогу ничего сделать, понимаешь?
Переглядываются. Феф садится на запястье второй руки и огорченно мотает головой.
— Ладно, — Рёва перестает кусать и демонстративно складывает руки на груди. — Но помни: я тебя предупреждал.
Киваю, внимательно на него глядя.
— Его может вытащить только одно: если кто-то намеренно пожертвует своей душой ради него. Тогда дадут еще один шанс.
— Что значит — пожертвует?
Феофан с готовностью объяснил:
— То есть никогда уже не получит тела человека и навсегда останется машиной.
— Или трупом. Если уже человек, — дополнил Рёва, кивая.
Отпускаю, сажусь поудобней и думаю.
— А Гриф тогда станет человеком?
Тяжелый вздох духов.
— Ты не понимаешь, Иля. Если ты отдашь душу за него, твое тело никогда не станет снова человеческим, а останется навсегда обычной машиной. Ты не сможешь им управлять, и душа исчезнет, приблизившись к смерти. Понимаешь? Это даже не самоубийство, это — хуже. У тебя же не будет второго шанса родиться.
— И потом, — Рёва внимательно осмотрел свой хвост и повернулся ко мне, — Ты думаешь, что он бурно обрадуется такой жертве? Да он тебя любит больше жизни! А потому тоже перережет себе… ну, там, горло или вены и сдохнет в муках, ибо один останется.
Угрюмо смотрю на парня, дыхание которого остановится все более и более учащенным. Лицо раскраснелось, по телу иногда проходит дрожь, словно ему холодно, а из пальцев вышли на всю длину немелкие когти.
— А что нужно сделать, чтобы пожертвовать душой? — Шок в глазах духов. — Ну… может, можно смухлевать?
Облегченные выдохи.
— Не, нельзя, — Рёва, со вздохом, — Тут надо, чтобы он взял… к примеру, пистолет и застрелил тебя. Тогда жертва была бы отдана и принята добровольно. И ему бы дали еще один шанс.
— А при этом нельзя ли было бы мою душу куда-нибудь… переместить. Ну там, в игрушку.
— Ага, или в покойника! А что? Побудешь зомбиком, а там что-нибудь придумаем! — в голосе Рёвы нарастала истерика.
Феф осторожно положил руку на его плечо и укоризненно покачал головой.
— Кхе-кхе… Короче, нет! Киваю и встаю. Я все равно попробую.
Полчаса пытались вынуть душу и переселить в какую-то куклу, в ворону (она как раз сдохла на нашем подоконнике, видимо решив, что тут комфортнее всего) и… даже в Рёву. (Он отчаянно сопротивлялся и очень ругался, отказываясь, чтобы в него вселяли что бы то ни было.)
Не получалось. Душа сопротивлялась и выдиралась из рук, а тело угрожало отключиться на неделю, пока не поумнею.
Тогда я взяла столовый нож, вложила его в руки Грифа и угрожающе над ним нависла, направив оружие себе в горло (как еще меня можно убить обычным ножиком — я не очень понимала). Рёва попросил не драматизировать, Феф заламывал ручки.
Короче, ничего у меня не получилось, и я снова села на постель, глядя на пылающее от жара лицо Грифа и на когти, глубоко вошедшие в матрац. Ему было плохо. Очень. И я это видела.
— Рёва, мне больно, — чуть не плача. Вздох.
— Ну что еще, Илечка, я же…
Дух замер и подлетел ко мне. По моим щекам катились слезы, руки тряслись, и я совершенно не понимала, как остановиться.
— Эй, ты чего?
Феф всплеснул руками и куда-то улетел, Иревиль же осторожно поглаживал меня по пальцу и, хмурясь, смотрел в глаза, пытаясь понять, с чего я плачу.
— Ты же не любишь его, Иля.
— Люблю, — упрямо.
Шок.
— С ума сошла? Это он тебя любит, не пута…
— Люблю!
— Ты — машина!
— С душой!
— Какая на хрен душа? Тут гормоны нужны, гор-мо-ны! Адреналин, например. Только они все и дают…
— А я все равно люблю! Вот, смотри, слезы.
— Не капай на меня.
— Отдай палец.
— Успокойся.
— Я настойку принес! — Феф влетел и попытался вбить мне в зубы наперсток с какой-то зеленой жидкостью.
Я отвернулась, все разлили на злого Рёву. Тот психанул и врезал по нам обоим молниями. Феф упал и застонал, Рёва побежал его лечить и извиняться. Его благословили.
Пять минут спустя. Когда все очнулись.
— Так. Еще раз.
На Иревиля больно смотреть, но я упорно продолжаю:
— Я его люблю. Точка. А потому жить без него не смогу. И вообще… — уже тише. — И вообще любовь — не только гормоны и химия. Мне без него… темно будет. Понимаешь? И холодно. Я потеряюсь.
— Не потеряешься, — хмуро. — Мы же здесь.
— Рёва, — Анрел отрицательно покачал головой и посмотрел на меня. — Мы не всегда будем рядом. А только пока…
— Ну да. Только пока она не получит человеческое тело. Но… просто потом мы станем невидимыми, и все, ведь человеческий организм так несовершенен, и вообще…
— Понятно, — что-то мне совсем плохо стало.
Встаю, подхожу к подоконнику, забираюсь на него с ногами и смотрю в окно. Все понятно. Я остаюсь одна. А Гриф умрет…
— Рёва, — анрел. Укоризненно.
— А что опять Рёва? Ты хоть понимаешь… да ну вас! Оба — идиоты и меня тянете. Она же умереть хочет за него, а он без нее жить не станет. А ты — Рёва! — обиженно.
— Ну… — смотрит на меня, — Можно ведь и иначе.
— Ага. Щаз. Так я и дал тебе пожертвовать собой, чтобы вытащить этого охламона. У него был шанс!
