Звери. Темный мир – низкий, непонятный, пугающий.
Было еще что-то. Такое, в чем не хочется отдавать себе отчет, что непременно нужно вытеснить из памяти и сердца. Если, конечно, не хочешь в самую кульминацию ловли, прямо посреди дороги, окаменеть бессмысленным столбом, терзаясь ненужными вопросами. Но – было. Он отчетливо воспринял страх и растерянность демона, и предельную усталость, и страдание, и отчаяние вперемежку с такой же отчаянной надеждой. Оборотень метался как мотылек, бьющийся о стекло. Нет, не так! Как загнанный зверь – так будет лучше.
Впрочем, хватит эмоций. Он и есть зверь. Пока еще не совсем загнанный, но за Даном дело не станет.
Рывок, угол дома, вонючая пасть подворотни – как близко! В этот момент из двора донесся рев мотоцикла, и неведомый лихач рванул с места. Дан почти чуял выхлоп форсированного движка и реющий над ним, как верхняя нота, горьковатый аромат жертвы. Жертвы, ускользнувшей прямо из рук, – потому что она уезжала, уезжала на том самом мотоцикле, и только длинная туша дома отделяла ее от Дана. Какой, однако, технически грамотный демон пошел! Беспомощно матерясь, ловчий ворвался во двор, убежденный, что наткнется на растерзанное тело бедолаги-мотоциклиста.
Но двор был пуст.
Крохотное помещеньице с низким потолком, вознесенное над землей, создавало иллюзию защищенности, и Тейю забыла о мире абсурда, поджидавшем ее снаружи. Она забыла даже о страхе заснуть глубоким сном. В самом деле, откуда ей было знать, как ведут себя здешние сновидения? Вдруг они умеют прорываться вовне, на свободу? Откуда приходят и что это будут за сны – порождения ее души или плоть от плоти этого мира? И вообще, как их контролировать, станут ли они слушаться Тейю или воля чужака для них ничто?
Обошлось. Она просто провалилась в никуда, и ни один сон не потревожил ее покоя и не изменил ее облика.
Грубый свет хлестнул по векам как мокрая тряпка. Тейю рывком вынырнула из сна и в панике заозиралась, пытаясь сориентироваться. Птичий домик кипел как перегретый котел. Его обитатели заполошно метались, сталкиваясь и квохча, белые перышки набивались в ноздри. Тейю оглушительно чихнула и пришла в себя. Щиток над лазом был приподнят, в щель бил тот самый свет – вовсе не ослепительный, как показалось ей спросонья, когда все чувства оголены и ранимы, а ранний, слабый. И в нем алели на просвет растопыренные уши, дыбился ореол волос вокруг чьей-то головы.
– Ты, мать твою, чего здесь, твою мать?!
Тейю непонимающе помотала головой, пытаясь различить облик демона в светящемся мареве. Тот вдвинулся глубже, лицо его определилось, и Тейю забилась в самый дальний угол. Страшное лицо! Впору было думать, что его и вовсе не было, что лишь мгновение назад существо натянуло на себя первое попавшееся, как неважную маску. Ни одной живой черты, все каменно-тяжелое, все определенное и смертельно неподвижное. И глаза – две дырки, пробитые растопыренными рогами пальцев. Когда Тейю случайно заглянула в них, ей показалось, что прямо здесь и сейчас ее убьют.
– Куда? – выплюнул демон с непонятной насмешкой и выбросил вперед костистую лапу.
Тейю судорожно выдернула ногу из-под его когтей. Началась возня, перепуганные птицы пытались вырваться на свободу, и нападающий отмахивался от них, изрыгая непонятные слова. И Тейю, не рассуждая, отшатнулась до предела и вывалилась спиной в окно, выламывая гнилую раму. Над самой землей она судорожно вывернулась, плюхнулась на четыре лапы, приложившись о землю животом, и, задыхающаяся, полуослепшая, рванула прочь что было сил.
В третьем по счету дворе она едва не вылетела прямо на местного, лишь в последний момент успев принять человеческий вид за углом большого серого куба. Передняя сторона куба оказалась поднятой, и демон (то есть человек) как раз выходил изнутри, выкатывая нечто железное. Увидев Тейю в шаге от себя, он сначала уставился на ее голые ноги и, постепенно выпрямляясь, прополз взглядом до самой переносицы, надолго задержавшись где-то на полпути. За время этого путешествия оторопь на его лице постепенно дополнялась мешаниной эмоций, в которой Тейю увязла, оценив лишь общий настрой как вполне доброжелательный.
– Привет. – Его губы медленно растеклись в улыбке, а один глаз быстро подмигнул, словно сам собой.
Тейю тоже улыбнулась, расслабляясь.
– А ты чего здесь… В таком виде, а? Из дому, что ли, удрала?
Она помотала головой.
– Или напали? – Он вдруг изменился: тревожно оглянулся и словно бы уменьшился в росте.
– Никого! – выговорила Тейю, красноречиво взмахнув рукой: смотри, мол, действительно никого кругом.
Человек сразу же успокоился, вырос опять, и Тейю ощутила, как клубок его чувств тяжело всколыхнулся, словно спутавшиеся щупальца.
– Больная, что ли? – бормотнул он себе под нос.
Она не вслушивалась. Что-то происходило. Прямо сейчас, но не здесь, не в этом дворе. Она уловила нечто вроде ледяного сквозняка, едва заметного, не поддающегося расшифровке, но, без сомнения, зловещего. Что-то очень плохое приближалось к ней. Тейю почуяла даже не саму опасность, а ее движение, и среагировала тоже движением, как зверь, – рванулась навстречу человеку из железного ящика. Тот сосредоточенно шарил у себя на бедре, по локоть запустив руку в одежду, и не заметил, как на миг исказилось лицо шизанутой с аппетитной фигуркой. Когда он увидел Тейю вплотную к себе, она успела привести свои черты в некоторый порядок, разве что дышала неровно.
– Ух ты…
Его рука, наконец, выбралась на волю, поигрывая связкой мелких блестящих предметов.
– Прокатимся? – Он ткнул связку прямо ей в нос и позвенел, с ухмылкой разглядывая грязную футболку Тейю где-то ниже шеи.
Она недоуменно оглянулась. Человек хохотнул, роняя ладонь на лоснящуюся спину своего низкорослого железного зверя.
– Залезай, детка!
Чувство неотвратимой опасности как наконечник стрелы вонзилось ей между лопаток, и Тейю вихрем взлетела на сиденье.
Изредка Мирон отдавал себе отчет в малоприятной истине: он умер и надежно похоронен – не выкопать. Причем уже довольно давно. Отдавал отчет спокойно, без мазохизма, как бы в ряду прописных бытовых истин, жизни не украшающих, но неизбежных, – что, если не мыть посуду сразу после еды, кухня мгновенно принимает бомжатский вид, что девушки требуют внимания и романтических демонстраций и прочее в том же духе. Мирона это обстоятельство не угнетало. Он прекрасно видел, что не одинок, что большинство окружающих – такие же точно ходячие покойнички, трудолюбиво играющие вечную абсурдистскую пьеску, пока не кончится завод. Странно только, что сами они в массе своей этого не замечали. Но Мирона не смущала повальная слепота собратьев. Он знал, что способен видеть мелочи получше многих – своего рода дар, и, кстати, других талантов за ним не водилось. Так что носа он не задирал и сам не рыпался, исправно и не без удовольствия подавая свои реплики – как все. А чего рыпаться? Ну умер он, и что теперь, повеситься?
