– Эту-эту! – ликовал голос. – Открывай давай!
– Точно эту?
– Обдурить меня хочешь? Открывай!
– Угадал, молодец. Хочешь еще?
– Еще. Хочу еще! Давай, давай еще! – капризно потребовал голосок. – Я угадаю. Я все знаю, я самый умный.
После третьего раза Борун, не скрывая восхищения, заявил, что столь сильного игрока ему встречать не приходилось и играть с таким просто так – прямое оскорбление. Один небрежно согласился, даже не поинтересовавшись условиями договора. Его занимала сама игра, не выигрыш. Она захватила его целиком, и он играл с самозабвением младенца. Что до проигрыша, даже мысли о нем Один, похоже, не допускал.
– Чего хочешь за выигрыш? – поинтересовался Борун для проформы, улучив паузу в потоке самовосхвалений совершенного существа.
– Хочу? Не знаю, все равно. Я самый лучший! Потом придумаю, потом, крути давай.
– А если...
– Что еще?
– Ну если вдруг выиграю я?
Звонкий смех заполнил пространство под необъятным куполом, пошел гулять многократным эхо. Казалось, все сумасшедшие дети королевства собрались здесь и заливисто хохочут в приступе торжествующей гордыни.
– Я не могу проиграть. Я самый умный. Я самый лучший, самый главный, самый...
– Ну а вдруг?
Смех оборвался.
– Ладно, – с важностью заявил Один. – Выполню твое желание.
– Любое?
– Шарик бросай! – Куб гневно почернел.
Шарик с рассчитанной медлительностью закатился под стопку. Палец коротко ткнулся в глиняный бок, и стопка опрокинулась, открывая пустоту.
– Ай-ай, как же ты так? – Борун картинно всплеснул руками.
– Не-эт? – потрясенно застонал Одно. – Ничего нет?!
– Проиграл ты, братец.
И отпрянул от куба – так бешено заходили ходуном его бока, такие яростные сполохи на них заплясали. Даже вокруг все потемнело и запахло, как перед грозой. Борун испугался, что его просто испепелят. Он вдруг осознал, всем своим вспотевшим телом, с макушки до пяток, с какой могущественной неуправляемой сущностью дерзнул вступить в игру.
– Я так не играю! – страшно загрохотало со всех сторон.
– Уговор! – пискнул Борун, глупо прикрываясь руками. – Так нечестно!
Все стихло. Только грани куба тяжело дышали, и Борун мог бы поклясться, что улавливает не обычным, а глубинным, нутряным слухом обиженное сопение.
– Уговор. Я самый честный. Я лучше всех.
– Лучше-лучше! Конечно, лучше.
– Говори желание.
Так Борун вызволил свою душу из страны мертвых избирателей. Спасение едва взволновало его. Он думал уже не о спасении, а о настоящем выигрыше – о троне. В конце концов, что он выиграл? Всего лишь жизнь! А что такое жизнь без трона теперь, когда он так близко подкрался к власти, что почти чувствовал ее неповторимую тонкую вонь? Он предложил простаку отыграться, и тот моментально заглотнул наживку. Всемогущий Один мыслил так предсказуемо! Хотя чего еще ждать от сущности, избравшей для себя форму железного куба!
Неудивительно, что игроки ослепли и оглохли для всего прочего на свете, кроме трех скорлупок из размалеванной глины и зеленоватой каменной бусины. После, многократно возрождая в памяти те мгновения, Борун действительно не видел ничего больше. Светлое пятно, в котором стояли орудия игры или судьбы, было выхвачено из тьмы небытия, а больше ничего и не было в мире. И он искренне не понимал, в чем тут можно его винить! Он играл с кубом, и что за дело было ему до шара – непонятно как висящего в воздухе, железного шара, беспокойно пульсирующего, будто металл не успел еще остыть. Борун и глаз не поднял ни разу от игрового стола. Что ему этот шар? Ну висит себе – и пусть висит. И вообще, предупреждать надо было...
Даже почувствовав низко над головой невообразимую тяжесть чего-то огромного, двигающегося с легкостью водяного пара, он не опомнился, не оторвался от игры. Перепрятал шарик и лишь тогда впустил в сознание это жутковатое ощущение. Разогнул шею, перевел взгляд с полированной грани выше, в пустоту впереди. Потому что там, впереди, была теперь пустота. Куб уже не преграждал дорогу к дышащей сфере, упрямо борющейся с собственной правильностью. Он караулил теперь ничто, глупую, негодную тропинку в никуда. Шар исчез только что, мгновение назад. Боруну казалось, он еще различает контуры шара в том месте, где он висел, словно его колоссальная масса оставила в пространстве отпечаток. А вскинув голову, он уловил след над кубом, над собой, над дорожкой. След был не круглый, а растянутый, размазанный, словно толстая гусеница проползла по слизи. Самого беглеца в помине не было, но его след – а может, то была тень – убеждал, что шар не испарился, не исчез, а именно что удрал. И Борун успел еще удивиться, что этакая громадина ухитрилась молниеносно покинуть пределы необозримого подкупольного пространства.
В следующее мгновение ему стало не до любопытства. Жуткий визг, от которого загудели едва различимые отсюда стены, едва не вышиб душу из живота. Эхо доносило звук отовсюду сразу, но ясно было, что исторгает его недавний Борунов товарищ по играм – наивный и самодовольный куб. Только в нем уже не осталось почти ничего от куба. Его пучило и скручивало, форма за формой проскальзывала в конвульсивных изменениях некогда совершенного предмета. Сначала граненые, геометрические, они с каждой новой волной судороги становились все более сложными. Похоже, никакие формы, кроме жизнеподобных, не годились, чтобы исторгать из своих недр эти кошмарные крики. Стопки и шарик давно разлетелись в разные стороны, исчезли в пустоте за границами дорожки, а Борун все стоял на прежнем месте, прикованный к отталкивающему зрелищу.
– Всё! Всё-о! – проступило в визге и вое.
– Что – всё? – пискнул Борун и начал пятиться.
– Всё-о-о! Нет! Нет!
Сущность перед ним выла и вопила, повторяя с бессильной яростью те же два слова. И менялась, менялась. Как рисунок пляшущих языков пламени, трансформировался ее облик, вспухая лапами, хвостами, головами и вовсе уж небывалыми выростами, каким и названия нет в человеческом наречии. Борун вдруг понял, догадался, что Один ищет себе форму. И еще понял, что форма нужна ему, чтобы броситься в погоню. Форма куба, безукоризненная, если вечно пребываешь в покое, для преследования не годилась. Вслед за тем Боруну пришло в голову, что путь для погони всего один. Вот этот, который он сейчас преграждал. Где-то в середине между разъяренным Одним и выходом. И еще одна мысль неприятно поразила Боруна. Если великая сущность вздумает заняться поисками виноватого, они не затянутся. Вот он, Борун, как на ладони – незваный гость, нарушивший покой темницы и сосредоточение стражника. И тут же в очередной форме, которую принял Один, ему почудилось что-то особенно грозное.
Дожидаться следующего перерождения он не стал. Развернулся и припустил что было духу по бесконечной тропе, подвешенной внутри нигде, к далекой звездочке дверного проема. Почти сразу у его неровных шагов появилось эхо. Пугающее эхо, куда более ритмичное. Один наконец выбрал себе форму. Борун не стал оглядываться и так и не узнал, какую именно. Ужас гнал его вперед. Шаги преследователя грохотали, казалось, вплотную, и каждый миг Борун ждал, что неудержимая сила сметет его с пути или растопчет в пыль. Он вырвался из здания, пронесся через двор, с размаху налетел всем телом на прутья ограды, но удара не почувствовал. Холодок внутри, едва заметное сопротивление, словно воздух здесь был плотнее и прохладнее, – и колдовской частокол мягко выпустил беглеца наружу.
