Выспавшийся Макар полежал, созерцая небо. Один досадный пустяк мешал предаться безмыслию – маленькое, плоское, твердое нечто под правым боком. Он лениво пошевелился, надеясь, что докука исчезнет сама собой. Нет, не исчезла – наоборот, еще явственней вторглась в полудрему. Макар зашарил по бедру рукой и нащупал под слоем ткани рельефные швы кармана, а в кармане – тот самый небольшой прямоугольный предмет. Телефон! Его замечательный почти новый телефон с фотокамерой и практически пустой памятью. Ну и придурок же он! Сколько потрясающих кадров упустил – живые стручки, кривоногие феи... Ну да ничего, они лишь в начале путешествия, а шанс сделать эпохальные снимки в этих краях выпадает чаще, чем дождь со снегом в ноябре. Расслабленность как рукой сняло. В голове Макара, обычно наполненной, будто гелием, мыслями эфемерными и непрактичными, стало тесно и горячо от замыслов самого делового толка. Он осторожно вынырнул из зарослей пахучей травы и осмотрелся. Подельники спали как убитые. Отлично! Перекатившись на живот, Макар воровато открыл телефон. Удались ли сцены из городской жизни? Он так залюбовался нащелканными в столице снимками, что его запросто можно было бы оглушить ударом по затылку, а не то что гневным возгласом из-за плеча:
– Ты что, снимал? Совсем сдурел?
Макар вздрогнул так, что выронил скользкую вещицу. Перед ним мелькнула рука, осиянная золотыми волосками, вставшими дыбом, словно шерсть у разъяренной кошки. Нырнула в траву и вынырнула с добычей. От разочарования Макар взвыл, как в детстве, когда лишали самого важного по надуманным причинам:
– Отдай!
Алёна даже взглядом его не удостоила. Это был конец. Нет, не идеальной любви, разлюбить эту девушку Макар был уже не в силах, хотя давно убедился, что сама она далеко не идеал. Но полный и бесславный конец его планов легкого обогащения. Можно орать, молить, скандалить, нельзя только отобрать телефон силой. Силу, даже в самом травоядном варианте – бог знает почему, – Макар применить против нее не мог, а все прочее не годилось. Оставалось трепыхаться в ногах повелительницы, наблюдая, как она изничтожает его скудный улов.
– Алёнушка, – заныл он без всякой надежды.
В этот момент она ткнула пальчиком в нужную кнопку, телефон покорно пискнул, подтверждая команду на удаление. А в следующий – на поляне вырос дворец. Без предупреждения, мгновенно, будто фотка вывалилась на монитор.
В волшебство Макар давно не верил. Но представления о том, как оно должно выглядеть, у него были, и на диво четкие. Все мы лучше всего разбираемся в том, что нас меньше всего касается. Из детских книжек, из тех мифологических времен, когда не сериал о роботах-кунфуистах, а мамина сказка провожала дошкольника в страну сновидений, он вынес твердое убеждение, что проявлению волшебства должно предшествовать явление волшебника, а само волшебство сопровождаться клубами лилового дыма, золотыми искрами, адскими сполохами и прочими спецэффектами. Ладно бы дворец постепенно вылепился из загустевшего воздуха, к чему-то подобному он был уже мало-мальски готов после всего пережитого. Но порядочных размеров строение возникло посреди девственной поляны сразу, без артподготовки. Чудо, конечно, – но какое-то неправильное. Деловитое и экономное в средствах. Не делается так! Только не здесь, не в мире глубокого, мифологического прошлого, не в эпоху, когда времени у людей было много, а вещей мало, и каждая не производилась – поскорее и порентабельней, – чтобы с жадностью потребить и выбросить, а рождалась, выпестованная с любовью и тщанием. Макар это чувствовал всякий раз, как входил в музеи и видел их, эти вещи, все эти гребни, щипчики, стеклянные склянки-эфемериды, обреченные разбиться, расплавиться, сгинуть, но упрямо пробившиеся сквозь века войн и метры культурного слоя – тел, бесчисленных тел своих владельцев, – чтобы рассказать суетливым потомкам обыденную историю своей вечной жизни.
Не таким уж, кстати говоря, шедевром был он, этот дворец. Нагло раздавшийся в стороны, весь в кренделях. Здоровенный кирпич, разубранный кремовыми розами и взбитыми сливками из баллончика. Узенькие оконца – видно, стекло здесь дороже золота – взирали на мир с подозрительностью бойниц. Хрестоматийного парадного подъезда и вовсе не было, просто лестница, узковатая и крутая, кое-как приткнутая к массивной входной двери. Только амбарного замка не хватало. Лабаз, вот что это было такое на самом деле. Обычный купеческий лабаз, при котором жил, где-то в задней комнатке, и сам купчишка. Жил-жил да и вылез в негоцианты. Себе, наверное, одежу богатую справил, а жилище толстым слоем декора обмазал, чтоб людишки завидовали.
Что-то маленькое стукнуло Макара по плечу и упало рядом. Алёна выронила причину забытой распри – его телефон. Капали мгновения, ничего не происходило; дворец высился, висело молчание. Наконец приоткрылось, забликовало окошко рядом с дверью, и нечто огромное, темное, шевелящееся появилось в проеме.
Борода. Не просто борода – бородища! Имелось, наверное, и все остальное лицо, но оно терялось за выдающейся растительностью, прямо-таки рвавшейся на волю из тесного оконного проема. Было нечто невыразимо странное, неправильное, но совсем не страшное и в самом дворце, и в окружающем пейзаже. Бородач тем временем захлопнул окошко и объявился на крыльце. Постоял, бессмысленно глядя вдаль, сошел по ступеням и двинулся прямо на беглецов.
– Ты что? – Алёна в панике ухватилась за спутника.
Макар высвободился и, захваченный головокружительным предчувствием чуда, пошел навстречу. Полнотелый бородач не остановился, не сбился с шага, даже не сморгнул. Никак не изменилось его застывшее лицо, вблизи поражающее пустым неживым выражением. Макар будто на родину перенесся. Такие точно лица он видел, и в избытке, в час пик на улицах и в метро. Омертвелые, со взглядом, прикованным к цели несуществующей, потому что с такими глазами можно сколько угодно, не ведая усталости, переставлять железные ноги, но нельзя прийти домой, какой уж тут дом... Бородач шагал, но его грузное тело не приминало ни единой травинки, проходило сквозь мир, как дым просачивается сквозь прутья решетки. Макар остановился прямо на его пути, и все у него внутри трепыхалось от ожидания невероятного.
Фигура надвинулась. Вблизи она стала более четкой – прорисовывалась каждая ворсинка темно-зеленого суконного одеяния, каждая петелька на ажурной отделке воротника – и менее реальной, словно бы пустотелой. Маслянисто-желтая брошь у ворота вошла Макару в переносицу (незнакомец был на голову выше и раза в два шире). Призрак надвинулся и поглотил Макара, окружил со всех сторон. Мгновение он был отсечен от мира, его звуков, запахов и красок, различал лишь формы, которые видел как сквозь зеленое стекло, если бы стекло могло быть мягким и ворсистым. И тут же все кончилось. Окружавший его не то кокон, не то громадный мыльный пузырь выпустил Макара на волю, и реальность накатила сквозняком, вздыбившим волосы надо лбом.
Пошатываясь после пережитого, он обернулся. Призрак удалялся прежним размеренным шагом, только теперь Макар видел его спину, затемнившую яркую зелень леса. Макар громко, не таясь, рассмеялся.
– Не бойся, это не человек, просто видение.
– Просто, – буркнула Алёна, выползая из колючего кустарника. – Привидение, куда уж проще!
