– Ты бы меня, госпожа хорошая, не учила, я тут, понимаешь, сам ученый...
– Господин на́больший, – перебил юнец звенящим от затаенного восторга голосом, – взгляните-ка, сделайте милость. У меня вот тут разнарядочка от окружного присяжного мага. А тому циркулярчик прямо из столицы переправили, экстренной почтой...
Две головы, плешивая и просто редковолосая, склонились над листом то ли толстой бумаги, то ли тонкой кожи, на поверхности которого медленно сменяли друг друга картинки и надписи. Синхронно переводя глаза то на пленников, то на магическую писульку, начальственная парочка сличала оригинал с описанием. «Ну если у них тут рожи преступников так же рисуют, как на наших досках «Их разыскивает милиция», – подумал Макар, – черта с два они нас опознают». Алёна же явно подумала совершенно о другом, поскольку начала нервно прихорашиваться.
– Вроде похожи, – изрек наконец старший.
Юнец возликовал:
– Ведь похожи, да?
– А может, и непохожи. Мы вот что... Мы их в каземат запрем. И на́рочного в город. Пусть начальство разбирается.
– Господин на́больший, ежели они, это, по нашей части окажутся, вы уж про меня-то не забудьте.
– Не забуду, – обронил сановник и встал, всем своим видом демонстрируя, что решение принято, закон соблюден и добродетель защищена от порока.
Каземат не вполне соответствовал своему названию. Помещение оказалось темноватым, но какое-никакое окошко в нем все-таки имелось. Было оно под потолком, забранное решеткой, но потолок до того низок, что Макару не пришлось даже на цыпочки встать, чтобы обнаружить, что толстые прутья порядком расшатались в гнездах, а тюремные стены сложены кое-как из мягкого камня с толстыми прослойками крошащегося от древности раствора. Немного усердия, какой-нибудь острый предмет, и даже небогатырской силы хватит, чтобы высадить решетку. Впрочем, на этом щедроты судьбы заканчивались. Выходило оконце в малюсенький внутренний дворик, окруженный глухой стеной. У калитки спал стоя очередной горе-вояка, но посреди двора, увы, подремывали еще две большие собаки, черная с белыми пятнами и белая с черными. Спящие, они отчасти напоминали коров, но Макар подозревал, что это сходство испарится, едва они с Алёной покажутся в проеме тюремного окна.
Алёна к окну даже не подошла. Сразу забралась на деревянный настил в углу, заменявший и кровать, и всю прочую мебель. То ли пала духом, то ли кипела совсем уж невыразимым гневом, Макар предпочел не уточнять. Сам он, разумеется, не мог себе позволить предаваться печали или покорно сидеть в куче сена на занозистых досках. Предстояло спасать девушку, и он отмахал не один километр взад-вперед по крохотной камере, напряженно размышляя, пока Алёна дрожащим от сдерживаемой ярости голосом не потребовала сесть и прекратить мелькать перед глазами.
Ответить – с достоинством, но в должной мере остро – он не успел. За дверью загрохотали подметки, загремели ключи. В камеру, сопровождаемый добрым пинком и цветистым напутствием, влетел типчик в живописном тряпье.
Пока типчик поднимался с пола, визгливо ругался в захлопнувшуюся дверь и отряхивал свое рубище, двое первопоселенцев разглядывали нового соседа. Рубище на поверку оказалось не таким уж нищенским. Добрые суконные штаны, вызывающе алая бархатная безрукавка, под которой желтели некогда недурные кружева. Просто случайный характер ансамбля создавал впечатление эдакой романтической художественности, одновременно бандитской и театральной. Что же касается самого заключенного, тут первое впечатление не подвело: действительно, типчик, причем очень подозрительный. Безбородый и субтильный, хотя явно не мальчик, подвижный и неприятно гибкий во всех движениях и ухватках, он и лицом, не только телом, напоминал мелкую обезьяну – дикую, в сущности, тварь с впечатляющими клыками за резиновой ухмылкой. Покончив с процедурой водворения под замок, он уделил наконец внимание сокамерникам. И глаза его вдруг зажглись, придав обезьяньей мордочке сходство с каким-то другим животным, еще более опасным и менее расположенным к растительной пище.
– Позвольте представиться, добрые господа. Галер, честный коммерсант...
– Деньги в рост даете? – прервал Макар, не вполне понимая причин собственной недоброжелательности к совершенно незнакомому человеку.
– Как можно! Торгую вразнос.
– А сюда как угодили?
– Произвол властей, – не растерялся типчик, отрекомендовавшийся Галером. – Как и в вашем случае, любезные господа, в чем я, право, не смею усомниться, глядя на ваши благородные лица.
На «благородные лица» Алёны и Макара он и впрямь глядел, и как! Во все глаза, оторваться не мог. Держался как заурядный прохиндей, мелкий и неопасный, говорил легко и вроде бы естественно. Разве что голос звучал странновато, с труднообъяснимой хрипотцой, выдающей тщательно скрываемое напряжение. Хотя, может, дело было в банальной простуде, либо честный коммерсант охрип, расхваливая на ярмарке свой негодный товар.
Но осмыслить впечатления Макар не успел. Галер стер с лица ухмылку, притушил голодный блеск в глазах и предложил почти нормальным тоном:
– Сбежать хотите?
Алёна, до сих пор пришибленно молчавшая, так и вскинулась:
– Еще как!
– Тогда позвольте вас обеспокоить...
Освободив нары от людей и перепревшего сена, Галер ухватился за край дощатого настила, подергал туда-сюда, с видимым усилием потянул на себя. И выдвинул из деревянной же обшивки стены, заменявшей этому аскетическому дивану спинку. Ниже нар в настенных досках обнаружились едва заметные щели-пропилы, соединявшиеся в прямоугольник. Галер вогнал в щель лезвие ножа, бог весть как сыскавшегося в его неопрятном костюме, и выдернул прямоугольник целиком. То была, оказывается, дверка, за которой прямо сразу, без затей, открылся черный лаз. Галер обернулся. Черты его лица вдруг налились немаленьким грузом всех сорока с гаком лет, прожитых рисково и жестоко.
– Сначала вы.
Алёна с подозрением всмотрелась в черную дыру. Повела носом.
– Воняет чем-то.
– Землей. Сыростью. Быстрее.
– Не только! Там крысы.
Макар успокоительно погладил девушку по плечу:
– Милая, не выдумывай. Выбора у нас нет, сама знаешь...
– Там крысы! Вон сверкнуло что-то. И еще!
– А ну полезай, – не сдержался Галер, в лице которого становилось все меньше мошенника и все больше убийцы.
– Это их глаза!!!
– Лезь!
Вдруг Макар тоже заметил промельк светящихся точек в бездонной черноте лаза, и тут нечто юркое, стремительное, отвратительно пищащее выскочило из тьмы на свет, а Алёна шарахнулась в сторону и завизжала, как сто тысяч грешниц в аду.
Галер – никакой, конечно, не торговец вразнос, но и не сказать, чтобы убийца, не было у него такой специализации, – признал цыплят сразу. Жирненькие, откормленные цыплятки, доверчивые, как натуральные курьи дети, сами просились в суп. Парочку эту негласно разыскивали по ближним и дальним закоулкам обитаемой земли все воры и мошенники, все циркачи и щипачи, разбойники и наемники по приказу самого Крома, столичного шатрового. Шатровой и сам доподлинно не знал, сколько у него глаз, ушей и рук по городам и весям, да ему и незачем, станет еще большой человек людишек по головам считать. Довольно было знать, что вся эта армия отщепенцев землю рыть готова, чтобы ему услужить. Рад был бы и Галер, награда за парочку светила солидная, да только ни на что не надеялся. Это мудрецы при дворе здешнего герцога все трактаты писали, доказывали, что край здешний – та же земля, на которой столица и центральные провинции располагаются, только океаном пополам разделенная. Мол, была суша посреди океана, была, да и распалась на две равные – ну почти равные – части. Но Галер при герцогском дворе не столовался, наукам обучен не был и потому точно знал: живут они на острове, в глухом углу, среди дикости и непотребства. Дикость терпел по мере сил, непотребство творил умеренно и на счастье-судьбу не уповал. Счастье – оно где-то там, в центре мира, поближе к столице, а у них тут одни только трудовые будни.
