Еще раз прошу вас помнить о том, что никто ни о чем не должен
знать. Я понимаю, что факты слишком тривиальны и незначительны, но они
окончательно доконают меня и подорвут без того расшатанные нервы («нервы»
подчеркнуто трижды). Но как ни вредно мне волноваться, я не могу не думать об
этом, убеждаясь все больше в правильности своих подозрений и уверенности, что
не ошиблась. Здесь мне даже мечтать не приходится о том, чтобы с кем-то
(подчеркнуто) поделиться своими сомнениями (подчеркнуто). С нетерпением жду
вашего ответа. Остаюсь искренне ваша,
Эмили Аранделл».
Я еще раз пробежал глазами исписанные листки и сложил
письмо.
– Но о чем все это, Пуаро?
– Понятия не имею, – пожал плечами мой друг.
Я нетерпеливо забарабанил пальцами по письму.
– Кто она? Почему эта миссис… или мисс Аранделл…
– По-моему, мисс. Типичное письмо старой девы.
– Пожалуй, – согласился я. – К тому же пребывающей в
маразме. Почему она не может толком объяснить, что ей надо?
Пуаро вздохнул.
– Ее умственный процесс лишен, как говорится, всякой логики
и дедукции. Ни логики, ни дедукции
[11]
, Гастингс…
– Святая истина, – поспешно согласился я. – Полное
отсутствие серых клеточек.
– Тут вы не правы, друг мой.
– Нет, прав. Какой смысл писать подобное письмо?
– Смысла мало, это верно, – признал Пуаро.
– Полная абракадабра! Скорее всего, что-то случилось с ее
толстой собачкой: мопсом, которого душит астма, или брехливым пекинесом, –
предположил я, а затем, с любопытством посмотрев на своего друга, заметил: – И
тем не менее вы дважды прочли это письмо. Не понимаю вас, Пуаро.
Пуаро улыбнулся.
– Вы, Гастингс, конечно, сразу отправили бы его в мусорную
корзину?
– Скорее всего, да. – Я еще раз хмуро посмотрел на письмо. –
Может быть, я чего-то недопонимаю, но, по-моему, в нем нет ничего интересного.
– Вы глубоко заблуждаетесь. Меня сразу поразила в нем одна
важная деталь.
– Подождите! Не надо говорить! Я попробую сам догадаться! –
по-мальчишески вскричал я. И еще раз внимательно просмотрел письмо. Наконец
безнадежно покачал головой: – Нет, не знаю. Старуха явно чем-то напугана, но
чего не бывает со стариками! Возможно, ее напугал какой-нибудь пустяк, а может,
что-то достаточно серьезное. Однако не вижу здесь никакой зацепки, за которую
следовало бы ухватиться. Разве что ваше чутье…
Пуаро взмахом руки прервал меня.
– Чутье! Не произносите при мне этого слова! Терпеть его не
могу! «Чутье подсказывает!» Это вы хотите сказать? Jamais de la vie. Я
рассуждаю. Включаю в работу свои серые клеточки. В письме есть одна важная
деталь, которую вы совершенно упустили, Гастингс.
– Ладно, – устало согласился я. – Сдаюсь.
– Сдаетесь? Куда?
– Да это такое выражение. То есть я признаю себя побежденным
и согласен, что полный дурак.
– Не дурак, Гастингс, а невнимательный человек.
– Так что же вы нашли в нем интересного? По-моему, в этой
истории с собакой интереснее всего то, что в ней нет ничего интересного.
– Интерес представляет дата, – спокойно изрек Пуаро, не
обращая внимания на мой сарказм.
– Дата?
Я взял письмо. В верхнем углу стояла дата: «17 апреля».
– М-да… – задумчиво промычал я. – Странно. Семнадцатое
апреля.
– А сегодня двадцать восьмое июня. C’est curieux, n’est ce
pas? Прошло два месяца.
– Возможно, обыкновенная случайность, – усомнился я. –
Вместо «июня» она написала «апреля».
– Как бы там ни было, довольно странно, что письмо пришло с
опозданием на десять дней. Да и ваши сомнения не имеют под собой никакой почвы.
Достаточно посмотреть на цвет чернил. Разве видно, что письмо написано десять
или одиннадцать дней назад? Несомненно, семнадцатое апреля – его настоящая
дата. Но почему письмо не отправили вовремя?
Я пожал плечами. Ответ напрашивался сам собой.
– Скорее всего, старушка передумала.
– Тогда почему она не разорвала письмо? Почему хранила его
два месяца и отправила только теперь?
Признаюсь, я совсем стушевался и не мог сказать ничего
вразумительного. Только уныло покачал головой.
– Вот видите, факт неопровержимый. И весьма примечательный.
Он подошел к письменному столу и взялся за перо.
– Вы намерены ответить? – спросил я.
– Qui, mon ami.
В комнате воцарилась тишина, только поскрипывало перо в руке
Пуаро. Было жаркое, душное утро. Сквозь окно проникал запах пыли и гари.
Когда письмо было написано, Пуаро, не выпуская его из рук,
поднялся из-за стола и открыл ящик. Из ящика он извлек квадратную коробочку, а
из коробочки – марку. Смочил крохотной губкой и хотел было приклеить ее на
конверт, но вдруг выпрямился и, держа марку на весу, решительно замотал
головой.
– Non!
[12]
Я совершаю ошибку. – Он разорвал письмо пополам и
выбросил клочки в мусорную корзинку. – Надо действовать иначе. Мы поедем туда,
друг мой.
– Вы хотите сказать, что мы едем в Маркет-Бейсинг?
– Вот именно. А почему бы и нет? В Лондоне сегодня
невыносимо душно. Не лучше ли нам подышать деревенским воздухом?
– Как вам угодно, – согласился я и, поскольку совсем недавно
я приобрел подержанный «Остин», предложил: – Мы поедем на машине!
– Конечно! Этот день просто создан для езды на машине! Даже
шарфа не нужно. Достаточно надеть легкое пальто, шелковое кашне…
– Уж не собираетесь ли вы на Северный полюс, старина? –
запротестовал я.
– Никогда не следует забывать об опасности подхватить
простуду, – назидательно заметил Пуаро, осторожно кладя все еще влажную марку
на промокательную бумагу – чтобы высохла.
– В такую жару, как сегодня?
Невзирая на мои протесты, Пуаро облачился в
желтовато-коричневое пальто, укутал шею белым шелковым кашне, после чего мы
покинули комнату.
