Да, я понимал. Вернее, видел, что Пуаро собирается его
прояснять решительно. И возражать ему не имеет смысла.
Глава 8
В «Литлгрин-хаусе»
Покинув кладбище, Пуаро быстро зашагал в сторону
«Литлгрин-хауса». Я сообразил, что он по-прежнему играет роль возможного
покупателя дома. Держа в руках выданный мистером Геблером ордер на осмотр
усадьбы, он открыл калитку и пошел по дорожке, ведущей к парадной двери.
На сей раз нашего знакомого терьера не было видно, но из
глубины дома, очевидно из кухни, доносился собачий лай.
Наконец послышались шаги в холле, и дверь распахнула
приятная на вид женщина лет пятидесяти– шестидесяти – типичная горничная былых
времен. Таких теперь почти не встретишь.
Пуаро показал ей листок, подписанный мистером Геблером.
– Да, он нам звонил, сэр. Прошу вас, заходите, сэр.
Ставни, закрытые наглухо, когда мы приходили сюда в первый
раз, сейчас были распахнуты в ожидании нашего визита. Кругом царили чистота и
порядок. Встретившая нас женщина, несомненно, отличалась чистоплотностью.
– Это гостиная, сэр.
Я с одобрением огляделся. Приятная комната с высокими
окнами, выходящими на улицу, была обставлена добротной, солидной мебелью, в
основном викторианской, хотя я заметил тут и чиппендейлский книжный шкаф
[21]
, и
несколько приятных хеппелуайтских стульев.
[22]
Мы с Пуаро вели себя как заправские покупатели: с легким
смущением смотрели по сторонам, бормотали: «Очень мило», «Очень приятная
комната», «Так, вы говорите, это гостиная?».
Горничная провела нас через холл в такую же комнату, но
гораздо большую, по другую сторону дома.
– Столовая, сэр.
Эта комната действительно была выдержана в строго
викторианском стиле. Массивный, красного дерева обеденный стол, такой же
массивный, тоже красного дерева, но более темный буфет с резким орнаментом из
фруктов, и обтянутые кожей стулья. По стенам были развешаны, очевидно, семейные
портреты.
Терьер все еще лаял где-то в глубине дома. Внезапно лай стал
приближаться и наконец достиг холла: «Кто посмел войти в дом? Разорву на
куски!» Пес остановился у дверей, озабоченно принюхиваясь.
– Ах, Боб, ах, негодник! – журила собаку горничная. – Не
обращайте на него внимания, сэр. Он вас не тронет.
И действительно, увидев своих старых знакомых, Боб сразу же
повел себя по-другому. Добродушно засуетился, завилял хвостом, словно
приветствуя нас.
«Рад видеть вас, – казалось, говорил он, обнюхивая наши
щиколотки. – Извините за лай, но это входит в мои обязанности. Мне положено
следить за тем, кто входит в наш дом. Откровенно говоря, мне скучно, и я рад
появлению гостей. У вас, надеюсь, есть собаки?»
Свой последний вопрос он явно адресовал мне, поэтому я
нагнулся и погладил его.
– Умный у вас пес, – сказал я женщине. – Правда, его давно
пора постричь.
– Да, сэр, обычно его стригут трижды в год.
– Он уже старенький?
– О нет, сэр. Бобу не больше шести. А иногда он ведет себя
совсем как щенок. Утащит у кухарки шлепанцы и носится по всему дому, держа их в
зубах. Он очень добрый, хотя в это трудно поверить, слыша, как он лает.
Единственный, кого он не любит, так это почтальон. И тот его жутко боится.
Боб был теперь занят тем, что обнюхивал брюки Пуаро. Выведав
все, что мог, он громко фыркнул: «Фрр, человек неплохой, но собаками не
интересуется», потом вернулся ко мне и, склонив голову набок, с надеждой
взглянул на меня.
– Не понимаю, почему собаки недолюбливают почтальонов? –
удивлялась горничная.
– Чего тут непонятного? Вполне естественная реакция, –
объяснил Пуаро. – Собака тоже соображает. Она по-своему умна и делает свои
выводы. Одним людям разрешается входить в дом, другим нет. Собака это быстро
улавливает. Кто часто пытается проникнуть в дом и по нескольку раз в день
звонит в дверь, но его никогда не впускают? Почтальон. Значит, он нежеланный
гость с точки зрения хозяина дома. Его не впускают, а он снова приходит и снова
звонит, пытаясь проникнуть внутрь. Вот собака и считает своим долгом помочь
хозяину отделаться от непрошеного гостя, а если надо, то и укусить. Вполне
логично.
Он улыбнулся Бобу.
– Сразу видно, очень умный пес.
– О да, сэр. Он все понимает, не хуже человека.
Она распахнула следующую дверь.
– Гостиная, сэр.
Гостиная навевала мысли о прошлом. В воздухе стоял легкий
запах засушенных цветов. Мебель была обита потертым ситцем с рисунком из
гирлянд роз. На стенах висели акварели и гравюры. Повсюду были расставлены
пастушки с пастухами из хрупкого фарфора. На креслах и диванах лежали подушки,
вышитые шерстью. На столиках, обрамленные в красивые серебряные рамки, стояли
выцветшие фотографии, валялись бонбоньерки
[23]
, корзинки для рукоделия. Но
особенно привлекательными мне показались две искусно вырезанные из шелковистой
бумаги женские фигурки в рамках под стеклом: одна с прялкой, другая с кошкой на
коленях.
В гостиной царил дух давно минувших дней, праздной жизни,
приличествующей благовоспитанным «леди и джентльменам». В этой комнате можно
было «уединиться». Здесь дамы занимались рукоделием, а если сюда когда-нибудь и
проникали представители сильного пола, да еще позволяли себе курить, то потом
комната тщательно проветривалась и обязательно вытряхивались занавеси.
Мое внимание привлек Боб. Усевшись возле элегантного бюро, он
не сводил глаз с одного из ящичков.
Как только он заметил, что я смотрю на него, он негромко,
жалобно тявкнул, выразительно поглядывая на бюро.
– Чего он хочет? – спросил я.
Наш интерес к Бобу явно нравился горничной, которая,
по-видимому, питала к нему слабость.
– Свой мячик, сэр. Его всегда клали в этот ящик. Поэтому он
сидит здесь и просит. – И совсем другим голосом, эдаким фальцетом, каким часто
говорят с младенцами, проговорила: – Нет здесь твоего мячика, мой красавчик.
Мячик Боба на кухне. На кухне, Бобби.
