— Вокруг некоторых такое бурление, что никакими колечками не пригладишь. Да и сидеть недвижиму — сложная наука, не вдруг и постигнешь. От конопли хоть смешно становится, правда, потом не всегда портки отыскать удается. Ладно, бабка, где тут, говоришь, можно прилечь опосля трудового дня?
— На конюшню б тебя, ирода, а не в чистую горницу, — брюзгливо рассудила старуха, заметив опытным глазом, что за пивом ее киселю внимания уделили оскорбительно мало.
— Дык же я и не против! В горницу возьми моего лося, он воспитания благородного и самых честных правил, а я на его месте и прикорну, только капкан дайте на случай, если ночами по вашему селу охочие до проезжих кузнечихи шляются.
— А ну, не мельтеши! Марш в нумер, и чтоб до утра слышно не было!
— Все мною помыкают, обидеть норовят, да и по загривку хлопнуть — которые допрыгнут, конечно, — пожалился в пустоту гоблин и, волоча за собой палицу, покорно потрусил в указанную дверь.
Комнатка оказалась так себе: пять шагов в любом измерении и оконце, через какое не то что сбежать — покричать-то уверенно не получится. Зато два лежака вдоль стен, а что еще надо для ночующего? Бинго вяло поскребся и смекнул, что еще надо бы лакея, как там, где напяливал доспехи. Вот уж никогда (по отсутствию опыта) не задумывался, что их снять захочется! Под плотными многослойными кожами все взопрело и чесалось, вялые предосенние мухи рассеянно бодались, норовя заползти в прорезь панциря, а гроздья стальных блях, хоть и подбитые с изнанки немалыми подкладочными слоями, крепко натерли грудь. Да, в таком не поживешь, как наивно мечталось, недельку, и становится понятно, почему клановые воины шляются в нерабочее время в оборванском виде, заместо того чтобы щеголять блестящими латами. Бинго предпринял самоотверженную попытку расстегнуть пряжки, что стягивали панцирь, обломал ноготь, отчего заскулил так, что злая бабка прошаркала по коридору и надменно прошипела под дверь, чтоб свои похабные выходки постоялец приберег для «инова хасударства», если, конечно, не желает на десерт закусить бабкиным помелом. Засмущавшийся гоблин обратился к сниманию сапогов, каковое искусство освоил еще годов в двадцать, но и тут натолкнулся на непреодолимую преграду в виде непривычно раздутого брюха, которое в ответ на каждую попытку дотянуться руками до сапог моментально принималось возмущенно квакать, куда там старушке. «Не жил хорошо — и не пробуй, дубина», — вспомнился совет случайно встреченного шамана, а то ли сборщика налогов… теперь не дознаешься.
Бингхам повздыхал, завалился на лежак и предался упражнению по методу болотных троллей — на методичность, раз за разом ущемляя один сапог меж вторым и краем лежака и пытаясь выволочь из него увязшую конечность. Так и упражнялся, отрешась от мира, покуда сон не сморил, увлекая в неведомые пугающие просторы, где царят непонятные группы цифирей и буквиц, заполошными птичьими стайками взмывающие с диковинных стеклянных панелей; где чудовищная машинерия, пред которой и дварфа пробьет на благоговейное «ох ты ж, мать», высится по обе стороны на такую высоту, что не то что шлем — голова с плеч скатится, вздумай ты глянуть на верхние ее ярусы; где ты — не ты, потому что нет тебе реальному никакого интереса до этого самого бозона Хиггса, пускай бы сам Хиггс его и тыкал палочкой, проверяя, не дохлый ли, но в этом диковинном мире тебя обуревают на этот счет непостижимые, но тревожные и волнующие предчувствия
[4]
.
И бродил Бинго во сне по коридорам, освещенным не иначе как магическим образом, водил мудреные разговоры, даже не дивясь тому, что пользуется незнакомым языком, а мимохожих женщин отчитывает за одетость не по уставу, заместо того, чтоб воспользоваться этой самой неуставной формой в формате прямо заявленного ею приглашения. Кого-то он, кажется, грозился уволить, через что повидал фигу, и опять же вопреки своим обычным склонностям, фигу эту ни разу не отломал. Еще кушал в столовой, обходясь с белой пружинистой вилкой и таким же скругленным зубчатым ножиком столь непосредственно, словно бы это были булава и щит, а как дошло до рыгания — прикрыл рот салфеткой, словно записной эльф. А уж когда засел в комнате, вытянул из шкафа книгу без картинок и уселся в нее таращиться, листая одну за другой страницы, то заскучал, возмутился такому беспределу окончательно и проснулся. С истошным воплем, каким завсегда сопровождается нежданный кошмар, никак иначе не попускающий.
За плотно затворенными ставнями, как оказалось, уже светало, бледные лучики начали пролезать в щели, а на лежаке у противоположной стены подскочил резвым мячиком дварф, секиру вмиг откуда-то выхватил и теперь озирался по сторонам, сурово сдвинув кустистые брови.
— Чё орешь? — нервно осведомился он, когда Бинго наконец сбавил обертона.
— Забоялся вдруг, — пояснил гоблин стеснительно. — Чё, с тобой не бывает?
— Не бывает. Ежли вдруг который раз в груди и захолонит, это ж еще не повод орать как резаный! Кругом люди спят.
— Виноват. — Бинго шмыгнул носом. — Оплошал. Воочию-то, ты ж сам видел, себя не контролирую, что говорить за сонное царство! Людей будить и сам не склонен, от них самое оно — втихомолку ухрамывать, огородами, подвязав тряпками копыта, чтоб не схватились ранее времени заначки пересчитывать.
— Придется тебе на ночь кляп затыкать, особенно ежели ночевать не в пасторальной деревушке, а в каком приличном обществе.
— На сей счет ты расслабься, борода. Отседа и до самого Дэбоша приличного общества не будет, встречные начнут неуклонно дичать, в Рухуджи так вовсе едят с дубины, а считают только до «ни шиша».
— Таких суровых встречных тем паче лучше не злить демонстрацией трусости!
— Сокрытие трусости из страха ее обнародовать есть наиболее очевидная демонстрация оной, — ляпнул Бинго как-то настолько замудренно, что чуть снова не завопил (мелькнула мысль, что в голове засел тот, из сна, в белом халате и со стеклами перед глазами, гораздый на странное — поди не перепугайся!). — Ты уж меня не перегружай своими правилами. Скажи лучше, много ли полезного вызнал, пока давеча воздух отравлял?
Бинго обнаружил, что одного сапога на нем нет — все-таки избавился, а второй висит на ноге наполовину сдвинутый, и предался сосредоточенным размышлениям: доснимать ли его, с тем чтобы тут же надеть заново, или просто донатянуть.
— Ничего, что бы пригодилось. — Дварф отложил секиру и с хрустом потянулся. — Местное старичье опасливо, избегают незнакомцам жалиться. Однако подтвердили, что дальше и верно графские заставы будут, понаставленные, вестимо, в целях защиты от бандюганов. А за проезд по своим землям граф имеет право, дарованное королем, взимать подати.
