— Признавайся! Ты небось растлитель?!
— Никак нет, сударь мой рыцарь! — выдохнул ошеломленный таким обвинением дядька и преизрядно спал с землистого и без того лица.
— Гм… Фальшивомонетчик?
— Да ни в жисть! Настоящей-то ни одной не видел, откуда ж фальшивым…
— Хмелевод?!
— Да боже ж упаси!
— А чего тут делаешь?
— Поесть зашел…
— О! Ну ешь.
Сэр Малкольм выпустил дядьку, в три широких шага добрался до гоблина, восторженно скалящего зубы на своей лавке, и сурово ткнул его под челюсть устьем ножен, кои так и держал в левой руке.
— А ты у меня…
Бинго, однако, ленивым движением откачнулся, так что ножны его уязвимую гортань миновали и пырнули его в самую персоналию, а точнее — в район пасти. Челюсти свои, как медвежий капкан могучие, гоблин предусмотрительно раздвинул и сомкнул снова прямо на устье ножен. Скрипнуло сминаемое железо, Бинго отплюнулся, едва не выбив ножны из руки капитана, и нахально осклабился вновь. Сэр Малкольм развернул покалеченную сбрую к себе и убедился, что мечу проще будет подобрать новую походную одежку, нежели расправить эту, раздавленную в тончайшую двойную лепешку, на которой к тому же отпечатался для истории примечательный Бингхамов прикус.
С дробным топотом бросился к дверям беглый, до сих пор сидевший ни жив ни мертв, и канул в толчее и сутолоке, заполнявшей базарную площадь. Никто ему не возразил. Капитан Амберсандер и гоблин Бингхам увлеченно ломали друг друга взглядами. Вернее, ломал сэр Малкольм. А еще вернее — пытался ломать, потому что взор его, ощетиненный праведным негодованием, соскальзывал с невозмутимого гоблина, как с густо смазанного тугим жиром ледяного шара. А все остальные, за исключением разве что судорожно шарящего по полу скупщика, наблюдали во все глаза за незримой дуэлью.
О, поединок сердец, давняя добрая традиция настоящих героев! Тех, кому опротивели бесчисленные кровавые реки и хруст отчленяемых суставов; тех, кто не считает себя вправе развернуться во всю мощь, во всю ширь, размахнуться во все плечо свое, страшась… о нет, не страшась! Но брезгуя праздным членовредительством. Всякий может выйти в поле с мечом и встать против равного, и даже против сильнейшего встать с холодным железом, дабы сложить голову не сдавшись — удел мелких и тривиальных личностей. Но только постигший саму суть доблести горазд открытым сердцем оборотиться к стоящему напротив, сойтись не меч на меч, но душа на душу, не из железа безвольного вышибая снопы искр, а самую потаенную суть своего нутра скрещивая с супостатской! Ибо неопасных ран не бывает в таких поединках, не бывает также милосердия, честной ничьей и полюбовного примирения; бывают победитель и побежденный, вознесенный под небеса превосходства и ввергнутый в ад поражения. И редко кому выпадает на роду более одного такого поединка, ибо единожды подпаленный запал за раз выжигает весь пыл, скопленный в сердце достойнейшего, и выходить на следующий такой поединок уже не с чем. Хрупко оружие духа, и в том великое благо, ибо обрети оно возможность крушить без разбору… — страшно подумать!
Но чем ярче пылала в глазах сэра Малкольма ярая праведность, тем шире ухмылялся ей в ответ дикий гоблин Бинго, никакущего представления о героических повадках не имеющий, да иметь и не желающий. Чем суровее и одухотвореннее делалось лицо капитана королевской стражи Амберсандера, тем отчетливее виделось ему в насмешливых гранитно-серых глазах Бингхама собственное отражение с гротескно мясистым носом над разлапистой щеткой усов. В придачу Бинго начал вдруг пошевеливать ушами, да так потешно, что от самого живота сэра Малкольма поднялась волна неудержимой веселости, в таком серьезном деле, как игра в переглядки, вовсе неуместная.
— Ты смотри!.. — выдавил сэр Малкольм наконец, бессильно швырнул искалеченные ножны под стол, а сам гулко брякнулся своим тяжеленным доспехом на лавку напротив гоблина, старательно стараясь более глаз на него не поднимать. Не то еще разгогочешься, как гусак, потеряешь лицо… Вот не было печали! — Эй ты, который хозяин! Ну ты и развел притон! Таких даже в порту не сыщешь. Стану-ка я к тебе с отрядом стражи заглядывать через денек — ты как, не против? Контроля ради. Народ у тебя, вижу я, лихой собирается: душители, воры, каторжники…
— Не губите, сударь! — возопил смекалистый Блоп, проворно подламывая ноги-колонны во внезапно обозначившихся коленях. — Кто ж их знал, по виду вроде люди приличные! Вы-то и сами вона какую орясину притащить изволили, это, что ли, норма жизни?
— Норма жизни — трезвость! — вложил в беседу свои два медяка Бинго, поскреб в загривке и поделился сокрушенно очередным своим тонким наблюдением: — Вот такая она, жизть, к нам беспощадная.
— А орясину тебе накормить душевно советую, пока он не начал пробавляться своими варварскими методами. — Сэр Малкольм аккуратно поставил меч рядом, прислонивши к стене эфесом. — Уж поверь, я гоблинов повидал в различных формах, они своего не упускают! Ты вон какой телесами изобильный, пожалуй что, первым же ему на зуб и попадешь.
Бинго решительно замотал головой.
— Мечом умеешь, а в готовке ни бельмеса! Этот — сало, его прикоптить для начала и в поход прихватывать пайком. А вон того, — узловатый гоблинский палец с широким облезлым когтем уставился на кряхтящего на полу вышибалу, — того хучь сейчас на уголья подсадить. В собственном, ежли только это так позволительно назвать, соку… Подавать с бобами, острый соус по вкусу.
Блоп, однако, намек поймал на лету, открыл было рот — спросить, чего изволят грозные посетители, но у Бинго в животе заурчало так, что стены ходуном заходили, а собранные было незадачливым скупщиком побрякушки вновь высыпались из его трясущейся пригоршни и раскатились по полу, норовя застрять в каждой щели. Хозяин расшифровал сигнал верно и, не издавая лишних звуков, припустился метать на стол что бог послал, дабы утихомирить свирепствующего городского чина и его еще даже не начинавшего гостя.
Первым делом появился на столе пузатый кувшин, наглухо забитый обернутой в чистую ткань пробкой, и пара кружек — не глиняных, а деревянных, с потертой лакировкой и фигурно вьющимися медными ручками. Сэр Малкольм хотел было возразить сурово, что он-де здесь не для того, жрать будет только вон тот здоровый, причем за двоих, да еще и, как обещался, за лошадь в придачу. Однако Бинго, не говоря ни слова, выдернул пробку и, блаженно втянув носом мощный дрожжевой аромат, живо разлил по кружкам темную густую жидкость, в которой трудно было не распознать знаменитый гоблинский эль. Контрабандный, к слову, товар. Но это уже дело не городской стражи. Ее удел — проследить, чтоб в черте города не убивали за такие кувшины кого ни попадя… А уж отказываться от такого угощения разве придет в нормальную рыцарскую голову?
Бинго выглотал первую кружку в ровном ритме дварфийской насосной станции, только кадык заходил вверх-вниз, а когда отставил опустевшую емкость в четверть галлона объемом, то выяснилось, что глазки его заволокло блаженным туманом еще не опьянения, но некой предрасположенности к задушевной беседе. Надо отметить, что вести беседы с гоблинами вообще под силу только исключительно талантливому дипломату, который тонко чувствует те рубежи, между которыми неуклонно надирающийся гоблин уже утратил драчливость существа недобравшего, но еще не впал в буйное состояние существа перепившего. Именно таким дипломатом-практиком и был сэр Малкольм. Он, может быть, не мог бы безошибочно истолковать жест, которым собеседник промокает лоб, не угадал бы всех вариационных оттенков слова «возможно» и, как истинный рыцарь, отродясь не понимал женского «нет»; зато у него был немалый опыт общения с такими вот грубиянами, кое, общение, обыкновенно переходило на середине в ожесточенную жестикуляцию. Найти контрдовод на гоблинский любимый аргумент со всего плеча ему удавалось хоть и далеко не всегда, но все же с большей вероятностью, нежели это получилось бы у любого дипломированного королевского посла. И первым правилом успешной работы с гоблинами было — проявлять терпение и не совать в страждущую душу свои идейки поперек востребованного ею шницеля.
