— Вырубай машину! — рявкнул я ему на ухо, содравши предварительно наушники.
— Не могу!
Вот тебе на. Как можно уметь летать, но не мочь выключить двигатель? Все норовят меня надуть, пользуясь моей честностью и неиспорченностью.
— Вырубай, тебе говорят! — Для убедительности я слегка треснул усача локтем в затылок, отчего его мотнуло вперед и шлепнуло лбом о приборную доску.
— Не могу! — завопил он с той же мажорностью, хорошо хоть ответно в морду не въехал. — Умру я тогда!
Вот еще новости. Какой-то он предубежденный.
— Фирзаил приказал!
На лицо дядьки живо вспрыгнула тень надежды.
— Сам Фирзаил? Так и приказал?!
— Так и приказал, а если не заглушишь, не то что умрешь — полный пинцет устрою!
Какой именно «пинцет устрою» — я толком не придумал и озвучивать не стал, и хорошо, потому что где-то на середине тирады внезапно проникшийся покладистостью усач вырубил-таки двигатель, и вопль мой в той части, что про пинцет, ничем более не заглушаем, разнесся далеко над адскими пейзажами. Вот так всегда: выдернется из контекста какая ни на есть фраза, да так и попадет в мировые хроники. Куда, мол, ни сунься — везде грубиян Мейсон громогласно сулит кому-то небывалый по красочности пинцет. А мне с этой репутацией жить приходится.
— Ты бы, мужик, начинал уже въезжать в реальность, — пожелал я пилоту не без сварливости. — Учти, еще раз мне такое закатишь — умрешь гарантированно.
— Не виноват я, — тоскливо пробубнил усатый, ощупывая пострадавшую голову. — Не могу я выполнять чужие приказы… магия их сраная, чтоб ее! Условие договора!
Мне сразу припомнился грозный огнеметный перец, с подачи которого мы сюда и прикатили. С тем тоже вышла какая-то занятная история, связанная с наложенным на него заклинанием. Что ж, попробуем расспросить Фирзаила, он тут, по всему, в статусе бугра.
— Пистолет отдать можешь, или тоже помереть опасаешься?
— Не знаю. — Дядька печально оглядел заляпанные кровью из носа пальцы. — Сам забери, так надежнее будет.
Я не стал его напрягать, рассказывая о судьбе того, памятного самоубийцы, — ему не пришлось выполнять никаких предательских действий, хватило и полной его беспомощности. Выволок из пилотской кобуры старую добрую «беретту», тут же в салоне ее бросил — спереть вроде некому.
— Вылезай и пошли побеседуем с Фирзаилом.
— А…
— А если хочешь, чтобы я тебя и на это собеседование доставил на своем горбу, то носить тебя я буду по частям, чтоб не надорваться.
— Ты чего, не понимаешь?!
— Я, блин, все понимаю, кроме математического анализа. Шевелись давай, и утешай себя мыслью, что умрешь прикольно, от магии, а не от засунутого в жопу ружья, которое случайно выстрелило. Между прочим, где тут у вас пиво?
— Нету тут. На базе есть.
— О, да у вас еще и база?
Пилот прикусил язык заодно с завидным своим усом и, кряхтя, выбрался из кабины. На земле он оказался совсем непредставительным — низкорослый, пузатый, за что только его наняли? Ах ну да — он умеет вертолетить, чему Мик при всей своей фактурности так и не научился.
— Пошли. — Я добавил ему решительности, подтолкнув стволом дробовика.
— Это, кажись, пушка Стиви, — вяло заметил пилот. — Всегда знал, что он нарвется.
— Да ты прорицатель.
— Был бы прорицатель, не стал бы связываться.
Возразить нечего. А по Стиви в принципе с первого взгляда видно было, что он все время нарывается — весь вопрос был в том, когда наконец нарвется по-крупному. Конечно, тяжелый жилет — снаряжение на любителя, да и полезность его сомнительна, но хоть бы майку какую надел, чтобы не пугать меня голым брюхом. Еще помогает сменить работу, например, на сантехника. Если верить кинопрому дружественной Германии, жизнь у этих ребят точно так же преисполнена сюрпризов, но существенно более приятного свойства.
Похоже, моему пленному не грозило помереть в результате ухода с рабочего места. От осознания этого он повеселел, тащился уже не так понуро, даже нахально задержался над телом Стиви, чтобы перекрестить его и прикрыть ему глаза. Дикие они все. Неужели не слыхали, что прыжок военнопленного на месте приравнивается к провокации?
Мик в колдунской комнате ругался с Фирзаилом. Эльф трагически заламывал руки и мотал головой, а при виде меня чуть на шею не бросился.
— Что еще случилось? — уточнил я устало, стволом сгоняя обоих пленных в уголок.
— Он хочет от меня странного! — Фирзаил опасливо указал на фона.
— Если для этого не надо снимать штаны, то дешевле уступить.
— Но я не хочу его бить! Да и не умею!
— Поступила информация из доверенных источников, что умеешь, и лучше всех… — Мик насупился. — Что даже старение победил.
— Окстись, Мик. То старение, а то ты.
— Мы победили старение, — с достоинством согласился эльф. — Но какое отношение это имеет к битью? Наше искусство касается созидания, увеличения и управления внутренними энергиями, это в вашем мире из него выкромсали рудименты прикладного плана и возвели их в абсолют.
— Дураком назвал? — уточнил фон обиженно.
— Не называл. Совершенно не желаю ссориться. Я друг!
— Да на фиг мне такой друг, который даже в морду стукнуть не может!
Фирзаил возвел на меня тоскливый взгляд.
— Я стукну, — прекратил я распри. — И за себя и за того парня. Могу даже подстрелить, чтоб дружба в кровное родство переросла.
— Я знал, что на тебя можно рассчитывать. Пойти привести Айрин?
— Стоит ли?
— А что мы теряем?
— Ну а какой от нее толк все это время? С тех пор как она кормила нас рисом, одни проблемы с коммуникацией, да и Эла нету, чтобы не позволять ей меня пинать.
— Мейсон, ты все-таки ослиная задница. Мне кажется, что она, как целевая фигура всех этих событий, имеет право быть в курсе происходящего.
— А потом ты начнешь прислушиваться к ее мнению?
— А почему нет?
— А потом — проводить демократические голосования?
— А почему нет?
— Потому что демократия — это система не для эффективного решения проблем, а для распределения на всех ответственности за личный идиотизм каждого. Извини, брат, я не согласен подыхать только потому, что Айрин что-то не то решила.
— Предпочитаешь сдохнуть по итогам собственной монопольной глупости?
— Безусловно.
— Ну так и она тоже. Несравненное право — помнишь такое?
Я-то помню, а он что, тоже русских пиитов изучал? Фон как та карта: сколько ни размечай, всегда останется до хрена белых областей, где обитают странные звери.
