— У этого человека нет совершенно никаких воровских задатков! — провозгласил главарь. — Одежда у него ветхая и вся в колючках. К тому же на голове у него, похоже, изрядная шишка, словно его совсем недавно стукнули каким-то тупым предметом.
— Битый человек, о султан всех подонков, — подхватил отважный разбойник. — Подумай только, с какой готовностью он воспримет любое наказание, которое ты, возможно, пожелаешь на него наложить за какую-нибудь мелкую провинность.
— Наказание? — переспросил другой, хмурясь. — Мне казалось, что наказание у нас одно — смерть.
— Что?! Ты смеешь сомневаться во мне?! — завопил предводитель бандитов, и полдюжины его людей кинулись на того, кто сделал столь обидное замечание. — Убить его! — Он задумался, и его ятаган снова застыл в воздухе. — Нет-нет, это лишь доказало бы его правоту. Он, безусловно, совершил мелкую провинность, которая заслуживает незначительного наказания. Мы всего лишь отрубим ему большой палец. Нет-нет, мизинец. И на левой руке тоже! Видите? Отныне и впредь я буду милосерден.
Али-Бабе было несколько затруднительно сосредоточиться на дальнейшей беседе из-за отчаянных воплей разбойника, которому главарь явил свое милосердие.
— Но мы невежливы, — заметил атаман, поворачиваясь к дровосеку.
Бандит улыбался, но у Али-Бабы сложилось впечатление, что события поворачиваются не самым лучшим для него образом.
— Мы не поприветствовали нового члена нашей ужасной шайки, — с намеком объявил вожак.
И тогда все остальные разбойники, даже тот, который только что лишился некоторых частей своего тела, выхватили сабли и подняли их над головами, оглушительно вопя.
— Теперь ты один из нас! — кричал один из тридцати девяти.
— Обратного пути нет! — добавлял второй.
— Ты узнаешь воровскую жизнь! — радовался третий.
— Которой суждено окончиться на виселице! — сообщал четвертый.
— Богатство будет течь у тебя между пальцев! — обещал пятый.
— Пока тебе не отрубят руки! — прыскал от смеха шестой.
— Золотой песок станет струиться в твоих венах! — подбадривал седьмой.
— Если ты будешь еще жив, чтобы тратить его! — напоминал восьмой.
И вот эти ободряющие слова продолжали градом сыпаться на Али-Бабу, если, конечно, они были ободряющими, поскольку половину их составляли, похоже, щедрейшие посулы, половину — ужаснейшие из угроз.
— Теперь живо! — прервал их наконец атаман. — Выдайте нашему новому члену одеяние, темное, как мрак в глубочайшей из пещер, и саблю, беспощадную, как детский гнев!
— Номер Один любит выражаться вот этак, — прошептал на ухо Али-Бабе вор, принесший одежду, когда лесоруб поднялся наконец с коленей.
— Не говори так, чтобы другие не могли расслышать, Номер Семнадцать! — пожурил Номер Один. — Ты же знаешь, с каким наслаждением я вырываю языки!
Воры расхохотались. Чувствуя, что подобное поведение будет наиболее социально приемлемым, Али-Баба тоже постарался рассмеяться. Заодно он поспешил надеть предложенную ему одежду, поскольку уже почувствовал по своему ограниченному опыту, что всякое промедление может соответствующим образом изменить настроение главаря.
Когда Али-Баба был одет, вожак коротко кивнул:
— Отращивай бороду погуще и побыстрее, и все будет в порядке!
Отрастить бороду погуще и побыстрее? Али-Баба ужаснулся. Хотя он мог рубить лес не хуже любого другого мужчины, растительность на лице его, в особенности на щеках, имела тенденцию быть чахлой и жидкой. Он подумал, не безопаснее ли будет упомянуть об этом затруднении, но, прежде чем лесоруб сумел облечь свои мысли в подходящую форму, главарь уже отвернулся от него.
— А если я не смогу отрастить бороду? — спросил он того типа, что принес ему одежду.
Номер Семнадцать чиркнул себя ребром ладони по заросшей волосом шее.
— О бритье можно будет не беспокоиться.
— Вперед, мои разбойники! — воскликнул Номер Один, уже усевшийся верхом на своего коня. — Пещера должна быть заполнена! Надо добыть золото! Пора ехать! И там, где мы пройдем, смерть и горе будут следовать за нами!
И тут все сорок без одного разбойников бросились к своим коням и вслед за вожаком галопом ускакали с поляны.
Али-Баба даже не сразу сообразил, что произошло. Только что он был захвачен группой головорезов и злодеев и силой принужден вступить в их ряды. А теперь, всего миг спустя, эти самые головорезы и злодеи умчались прочь, оставив его на поляне одного.
«Пожалуй, — подумалось ему, — теперь самое подходящее время забрать мулов и возвратиться в свое скромное жилище». Но на полянке теперь было так тихо. А кроме того, ему было прекрасно известно о некой пещере по соседству и о ее содержимом. Поэтому он направился к огромному камню на краю поляны и повторил слова атамана разбойников:
— Сезам, откройся!
И скала отодвинулась вбок, являя скрытую за ней пещеру. Входя, Али-Баба осторожно перешагнул через останки Номера Двадцать Восемь. Но оказалось, что внутри не просто пещера. Нет, вместо каменных стен и пола, как он ожидал, дровосек оказался среди богатых ковров, свисающих со стен и во множестве громоздящихся на полу, в окружении жаровен из чистого золота, украшенных драгоценными каменьями, еще продолжающих гореть после недавнего ухода разбойников. Это место больше походило на султанский дворец, чем на дикую пещеру. «Несомненно, — подумал Али-Баба, — это место должно служить домом разбойникам, когда они не рыщут в поисках золота». Он прошел вперед и отодвинул вбок очередной ковер, который отделял эту часть пещеры от следующей.
«Зачем, — было следующей его мыслью, — ну зачем разбойникам нужно еще какое-то золото?» Ибо позади этого ковра пещера оказалась еще шире и глубже, хотя дровосек мог лишь догадываться об ее громадных размерах, поскольку бо́льшая часть была заполнена огромными грудами золота и драгоценных камней.
Али-Баба перебегал взглядом с одного конца пещеры на другой, пытаясь как-то постигнуть размеры этого богатства. Но как ни быстры были его глаза, ум его работал быстрее. В этой пещере столько золота, что разбойники наверняка не заметят, если некоторая часть его исчезнет; скажем, столько, сколько могут унести один дровосек и шесть сильных мулов. И почему бы Али-Бабе не прихватить с собой немножко золота, ибо когда теперь у него еще будет случай повстречаться с этими сорока разбойниками снова? Особенно если он уберется из этой части леса на веки вечные?
Таковы были замечательные, но в какой-то мере не вполне разумные мысли Али-Бабы, пока он таскал золото сумку за сумкой, по две на каждого из своих крепких мулов, чтобы отвезти его в город. Знай он об ужасных последствиях своего поступка, он все равно взял бы эти драгоценности (в конце концов, золото есть золото, и такое богатство сваливается на дровосека не каждый день), но, наверное, немного меньше радовался бы случившемуся.
