Ваня прижался к стене и перестал дышать. Выручила царевна:
— Я это, я, — недовольно протянула она сонным голосом, — что, ужель и из светлицы выйти нельзя?
— Нельзя! — грозно ответил тот же голос. — На то есть приказ твоего батюшки, чтобы без его позволения из светлицы ты, царевна, до утра и казаться не смела!
— А если мне очень надо? — возмутилась Калина, но тут же переменила тон: — Если я хочу повидать одного прекрасного молодца?
— Кого это? — изумленно и ревниво вопросил голос, мигом растеряв всю официальность. — Какого еще молодца?!
— А вот такого, — лукаво усмехнулась царевна, краем глаза наблюдая за Ваней, — такого, верный мой Будислав! Ясноглазого, статного витязя, сильного, как медведь, быстрого, как ветер!
— Да кого же, — взмолился бедный богатырь, — царевна Калина?! Не погуби! Тебе ли не знать, что люблю я тебя пуще себя самого! В ногах готов валяться, сердце из груди вынуть, душу продать!
— Ах, душу, говоришь, — еще хитрее улыбнулась Калина и вплотную подошла к Будиславу, — зачем же такие муки на себя принимать, верный витязь мой?
Она обвила руками шею богатыря и что‑то быстро зашептала ему на ухо. По лицу Будислава, слабо освещенному светом из‑за приоткрытой двери в царевнину светлицу, видно было, что говорила ему Калина что‑то на редкость приятное. Ваня понял, что медлить больше нельзя и стремглав помчался вон из царских покоев. Тем временем разошедшаяся царевна окончательно вошла в роль и, повиснув на шее потерявшего голову Будислава, едва ли не силой втащила его в свою светлицу.
Иван, сжимая под мышкой огнецветку, мчался по коридору мимо дверей в царскую опочивальню. Вторая, третья… вот и дверь, ведущая к черной лестнице. Ваня быстро распахнул ее, увидел Весту и, еще не веря в то, что все обошлось, вскочил на спину волчице. Та без лишних слов встряхнулась и понеслась по лестнице вниз. Чуть ли не кубарем скатилась она по ступенькам, взвизгнула, прищемив лапу в какой‑то щели пола, прошмыгнула мимо всех людских помещений и, уже видя перед собой дверь, ведущую на улицу, вдруг остановилась.
— Слышишь что‑нибудь?
— Нет, ничего, — выдохнул Ваня, — а что?
И услышал.
Весь дворец словно превратился в огромный колокол: стены, окна, двери, колонны — шумело, звенело и стучало. Яркий белый свет залил все кругом. Веста, воя, металась по каким‑то коридорам и переходам, натыкалась на стены, скулила и взбрыкивала так, что Ивана порядочно растрясло. Внезапно проснулась птица, пару раз тоненько пискнула и вдруг взвыла страшным голосом, да так, что Ваня, опешив, не удержал ее в руках, выронил, упал следом и, ничего не видя перед собой, слепо шарил руками в слабой надежде на то, что птица не вырвалась из покрывала и лежит где‑то рядом. Вместо птицы он наткнулся на чьи‑то огромные сапоги, изумленно охнул и тут же взлетел в воздух, поднимаемый сильной рукой. Он почувствовал, что его куда‑то ведут, толкая в спину, потом несут, взявши за руки и за ноги, бросают на пол…
— Встать!
Иван попытался встать, но не смог. Шум тем временем смолк, свет угас. Ваня лежал на полу в большой полутемной зале, озаряемой только несколькими факелами на стенах. Зрение возвращалось к нему постепенно, он уже смог различить сводчатый потолок, расписанный чудными цветами, огромные окна, куда проникал лунный свет, который слюдяная мозаика рассекала на множество лучей. В самом конце залы на троне сидел человек, в котором Ваня сразу признал царя Далмата. Несмотря на внушительные габариты, царь вовсе не казался грозным, очевидно, его только что подняли с постели. Лицо заспанное, а в длинной белой бороде застряли птичьи перья, скорее всего из подушки. Ясные голубые глаза царя были полуоткрыты, спутанные пряди седых волос падали на грудь. Одет царь Далмат был в длинный голубой кафтан, небрежно наброшенный поверх какого‑то халата, кушак царь и вовсе держал в руке. Ваня уставился на босые ноги царя с невероятно длинными нестрижеными ногтями. Далмат смутился и постарался как можно грознее стукнуть кулаком по колену. Видимо, переборщил, поморщился от боли и спросил сдавленным голосом:
— Кто ты, похитник?
— Я Иван, — честно ответил Ваня, — я не похитник, я несчастный человек.
— Да‑да, — ворчливо сказал царь, — все вы горемыки несчастные, калики перехожие, а как огнецветку воровать, так откуда только что берется! Ну, выбирай.
— Чего выбирать? — удивился Иван.
— Ну как чего, — Далмат задумчиво почесал пятку, — какой тебя смерти предать.
— То есть как это смерти, — опешил Ваня, — зачем смерти?!
— Положено! — отрезал царь. — Ты птицу похищал? Похищал. Другое дело, что не похитил, но это уже твои личные трудности. Главное — попытался. Не отпускать же тебя!
— Батюшка царь! — взвыл Ваня, уже мысленно прощаясь и с головой и со Светлоярой. — Да как же это так!
— А так, — равнодушно пожал плечами царь Далмат. — Эй, стража!
Дверь отворилась, но вместо стражи в зал ворвалась взлохмаченная царевна Калина. Прямо с порога она быстро затараторила:
— Отец! Не губи этого доброго молодца! Я сама во всем виновата, сама ему огнецветку отдала!
— Зачем? — изумился царь, но тут же погрозил дочери пальцем. — Эге!.. Чай, понравился молодец, вот и решила на себя вину взять?
Царевна покраснела и смутилась, но тут же нашлась:
— А хоть бы и так! Неужто пойдешь супротив моего желания?
Далмат смутился. Видимо, доченька у него была еще та штучка, с такой спорить себе дороже. Но царь решил пойти на принцип:
— А понравился, нет ли, мне что за дело! И чем это Ванька тебе глянулся? Птицу и ту добыть не сумел, весь дворец на ноги поставил, неумеха! Небось, вместе с клеткой ухватил?
— Да нет же! — Калина гневно взмахнула рукой. — Это я! Я уронила клетку! Ко мне в светелку Будислав вломился, начал меня целовать‑миловать, я от него бежать вздумала и ненароком задела столик с клеткой!
— Будислав?! — Царь так и подскочил. — Будислав тебя целовал? Да как он посмел? — Далмат задыхался от злости. — Позвать Будислава! Ко мне! Живо!
Далмат, не в силах сдерживать себя, вскочил с трона и, путаясь в полах халата, бросился к Калине:
— Девка распутная! Мало тебе, что половину войска мне попортила, не солдаты, а барышни кисейные! Каждый второй в зятья метит! Так еще и до верных богатырей моих добралась! Признавайся, дурная, зачем на парня напраслину возвела? — И царь махнул рукой в сторону Ивана.
Ваня растерялся, но нашел‑таки в себе храбрости защитить царевну:
— Ваше царское высочество… величество! Клянусь, твоя дочь — достойнейшая девушка! Я сам, я сам во всем виноват!
— А ты помолчи! — Далмат грозно замахнулся рукой. — Помолчи! Когда нужно будет, тогда и говори, а сейчас дай мне спокойно заняться наконец воспитанием дочери!
