— Куда теперь? — задыхаясь, спросил Иван, стараясь дышать ртом.
Веста молча махнула лапой: туда, мол.
Дворцовые коридоры были застелены порыжевшим от времени ковром, местами протертым до дыр. На стенах висели картины в золоченых рамах, весьма, надо сказать, фривольного содержания, чадящие факелы, которые давали только тусклый свет да вонючий дым, ржавое оружие и облезлые шкуры неведомых зверей.
Путники свернули в узкий проход, поднялись по шаткой лесенке и оказались в просторной зале, залитой светом тысячи свечей. Это было единственное более‑менее чистое помещение во всем дворце, и, судя по всему, оно и служило тронной залой царя Кусмана.
Ванина догадка оказалась верна. В самом конце залы стоял на возвышении трон, обитый красным бархатом. На нем полулежал, обмахиваясь какой‑то бумагой, сам владыка Золотого царства.
— Здравствуй во славе, царь‑батюшка! — громко произнесла Веста и шепнула Ване: — Кланяйся!
Ваня поклонился, искоса поглядывая на царя. Тот, казалось, не обращал никакого внимания на вошедших, и Ваня смог его как следует рассмотреть. Был царь не велик ростом, зато непомерно широк, с окладистой рыжей бородой и смеющимися ярко‑синими глазами. Одет был Кусман в красный кафтан, судя по всему, из того самого бархата, который пошел на обивку трона. Кушак был расшит мелкими цветными камешками, на ногах сафьяновые сапоги с золотой каймой. На груди царя висел на толстой цепи красный камень, похоже, рубин. Толстые пальцы Кусмана были унизаны перстнями, на запястьях висели жемчужные браслеты.
— Царь‑батюшка, — еще раз подала голос Веста, — мы к твоей милости!
— Ну что еще? — с досадой посмотрел на нее царь и тут же чуть не свалился с трона от удивления. — Вы кто?! Стража!
— Не вели казнить, великий государь, — вступил в разговор Ваня, — мы не враги тебе, хотя и пришли с недоброй вестью!
— С какой еще вестью, — поморщился царь, — али кто обидел? Ну, обидьте их сами! Что, как маленькие, чуть что — сразу к царю!
Ваня вздохнул и перевел взгляд на Весту — выручай, мол. Та, подумав, почтительно заговорила:
— Царь‑батюшка! Не в забаву, в услужение явились мы под твой пресветлый взор! Беда грядет неминучая, горе беспросветное — наступает на тебя войско великое, царя Елисея полчище! Коли не соберешь сейчас верную армию, сметут твое царство воины медные, войдут в столицу, мужей перережут, жен и детей в полон возьмут!
Царь сонно смотрел на Весту, кивал в нужных местах, не проявляя, впрочем, должного интереса. Когда волчица перевела дух и собиралась сказать что‑то еще, Кусман остановил ее движением руки. Помолчал, потом спросил:
— И что?
Веста не нашлась что ответить, царь же продолжил:
— Нет, я тебя спрашиваю: и что? Война, армия, доблесть воинская и все, что еще положено, — это мое царское дело. Я и сам лучше тебя знаю, кто и когда на меня войной пойти вздумает. Так чего ж ты мой покой нарушаешь вестями, которые мне и без тебя давно известны, а? Али думала, что я невесть как обрадуюсь и еще, глядишь, награжу по‑царски?!
Ваня понял, что надо спасать положение и растянулся на полу перед троном:
— Царь‑батюшка, не вели казнить!
Кусман разозлился:
— Да что вы все как сговорились: „Не вели казнить, не вели казнить“! Я что, дурак, чтобы всех кого ни попадя палачу отдавать? Сказывай, чего надобно.
— Царь‑батюшка, — поднялся на ноги добрый молодец Иванушка, — вели речь молвить!
— Велел уже, — проворчал царь, — ближе к делу давай.
— Есть у тебя, — начал Ваня, — заповедный сад, а в том саду растет яблоня с молодильными яблоками. Вот кабы ты позволил мне с той яблони сорвать золотое яблочко да набрать у тебя в колодце живой воды кувшинец о двенадцати рылец, век бы тебя не забыл, любую службу бы сослужил!
— Ты полегче с любой службой, — толкнула волчица Ивана в бок, — ты уже, милый, и так служб набрал себе полон рот!
Ваня, не слушая ее, продолжил:
— Дело любое бы сдюжил, заботы развеял да горести бы избыл! Не откажи, царь‑батюшка!
— Живой, говоришь, воды, — задумчиво протянул Кусман, — да яблок моих заветных тебе? Эко диво, чтобы кто‑то самолично просил, а не в нощи воровать в сад пришел, как все другие молодцы, я уж счет кувшинцам вести перестал, что ни год‑полгода — так дюжины как не бывало. Хорошо хоть кувшинцы не покупные, сами на корнях заветной яблони растут… Главное, кто ворует‑то? Все как ни на есть царские сыны… Похвально, друг мой, похвально, что ты честно ко мне пришел, вот тогда и послужи‑ка честь по чести.
Ваня напрягся и весь превратился в слух.
— Есть у меня, — начал царь, — три кобылицы‑молодицы, слыхал небось, морского петуха родные дочери. Все, как снег, белы, золотая грива до земли струится, нравом люты, только одного меня и слушают. Да не самому же идти в пастухи? Вот и потрудись за яблочки‑то, вот и послужи, коли сам напросился. Упасешь ты моих молодиц три дня, от рассвета до темной ноченьки — твое счастье, самолично и яблочек золотых нарву, и водицы живой отпущу полон кувшинец. А коли не упасешь, — Кусман метнул на Ваню страшный взгляд так, что у того мурашки побежали по спине, — а не упасешь…
Царь замолчал и задумался, наверняка придумывая кару пострашнее. Иван молча старался унять колотящееся сердце. Наконец Кусман нерешительно добавил:
— А не упасешь, я это… Не дам, короче говоря, яблок. И воды тоже не дам.
— А разве ты, царь‑батюшка, — не удержался Ваня, — не должен сказать что‑нибудь вроде „мой меч — твоя голова с плеч“?
— Болван! — сердито закричал царь. — Ты где у меня меч углядел?! Этот, что ли? — С этими словами Кусман достал из ножен, стоящих рядом с троном, длинный меч с проржавевшим клинком. — Таким мечом только капусту рубить.
И царь настороженно принюхался. Наставительно поднял палец в воздух:
— Чуешь? Уже рубят. Опять на обед щи готовят, подлецы. А что до головы твоей, — он сокрушенно развел руками, — очень она мне нужна. Да и палач последний давно на заднем дворе курам шеи сворачивает, ему сейчас не до казней.
Ваня переглянулся с Вестой, та недоуменно махнула лапой.
— Так что? — нетерпеливо спросил Кусман. — Согласен, что ли?
— Согласен, царь‑батюшка! — поклонился Иван. — Когда приступать прикажете?
— Давай, что ли, завтра с утреца и ступай в мои конюшни. Конюха ты, правда, не найдешь, он уже которую неделю там не показывается, но, поди, сам разберешься, где да что. Пастись где, мои кобылицы сами знают, ты, главное, как солнышко закатится, всех домой пригони. Они у меня такие‑разэтакие, все бы им ходить да гулять по полям‑лугам, а насчет того, чтобы и честь знать — нет.
— Все сделаю, уж сослужу, — продолжал кланяться и соглашаться Ваня, — будьте в надежде!
