– Чуть-чуть, – покачал головой майор, – немного.
– Что – чуть-чуть?
– Понимаю чуть-чуть! Во всяком случае, Господь являлся людям то горящим кустом, то голубем, и только с приходом Иисуса нам был явлен человеческий образ. Похоже на всю эту историю с перекрестками. Логика здесь есть. Все остальное – выше моего понимания. Рыцари, самоверы, говорящий поросенок. Перемещения, пластинки, жетоны… Нет, правда, бред, но ведь работает!
Ковалев уставился на Неринга, изумленный библейской аналогией, пришедшей в голову потомственного архивариуса.
– Скажи, Виктор, а у тебя рыцарей в роду не было?
– Ну, почему не было, были. В тринадцатом веке мой предок, Карл Неринг, один из самых достойных и отважных рыцарей, неожиданно для всех удалился от ратных дел и завещал своим потомкам жить мирной жизнью. Он был последним рыцарем в нашем роду. Ты на Эрла намекаешь? Нет, это совпадение.
– Куда ты все время смотришь?
– Я смотрю на огонь, – флегматично ответил Неринг. – Ты же сам сказал – нам нужно горючее. Вот я и смотрю: огонь горит, фитилек из лампы торчит. То, что горит, как называется? Горючее. Понимаешь?
Ковалев постоял несколько секунд в замешательстве, затем просиял и стал трясти Неринга за плечи:
– Ах ты, умница! Ну, молодец! Бежим! Бежим к Эрлу!
– Да погоди, зачем семью тревожить среди ночи? Не стоит мешать молодоженам, – улыбнулся Виктор. – Утром пойдем. Да и Ваню с Марисом нужно дождаться.
– Будь по-твоему, – Ковалев улегся и начал вертеться, сгорая от нетерпения.
Неринг уснул в одно мгновение. Ему снились родители, жена и белоголовый малыш. Он простился с ними после завтрака и легкой походкой пошел по Курфюрстштрассе. У здания ратуши он остановился и посмотрел на круглые башенные часы. Куранты начали отбивать знакомую с детства мелодию. Виктор вошел в здание, привычно поздоровался со старым Вильгельмом и начал спускаться по винтовой лестнице в архив. В хранилище царила особая тишина. Пахло чернилами, сургучом и особым, ни с чем не сравнимым книжным запахом. Пододвинув лесенку к нужному стеллажу, Виктор достал с верхней полки объемистый фолиант и бережно отнес его к прочному дубовому столу. Осторожно переворачивая страницу за страницей, Неринг нашел гравюру с подписью готическим шрифтом: «Линдворн Четвертый, Великий Дракон, страж перекрестка Темных времен». В коридоре послышались шаркающие и одновременно шлепающие шаги. Старик Вильгельм, ветеран и инвалид, ходил иначе – с сухим деревянным перестуком деревянной ноги и трости. Массивная дверь архива заскрипела, как будто на нее давили гидравлическим прессом. Засов скрипнул, прогибаясь, и со звоном отлетел в сторону, вырванный чудовищным медленным нажимом.
– Кто здесь? – отчаянно выкрикнул Неринг, пытаясь прижать дверь весом своего тела. – Линдворн, ты?!!
За дверью слышалось мерное, тяжелое дыхание. Дверь отжимали беззвучно и неумолимо. Неринг увидел страшную, завораживающую черноту коридора. Виктор уперся сильнее, но его ноги заскользили по паркету в безрезультатных попытках устоять на месте. В коридоре тяжко вздохнули, и в приоткрывшуюся щель просунулась перепончатая лапа, покрытая чешуей на манер рыцарской стальной перчатки.
– Линдворн, болван, хватит шутить! – крикнул Неринг, но осекся, вмиг осознав, что лапа была не зеленой, а коричневой. «Они одержимы идеей господства. Их злоба не знает границ», – бормотал приемник в углу архива.
– А-а-а-а! – Неринг услышал чей-то пронзительный, жалобный заячий вопль и не сразу понял, что кричал он сам. Виктор отпустил дверь, стремительно подсел и ударил в темноту левой рукой, вложив дополнительно всю силу выпрямляющихся ног. Рука попала в вязкую, податливую массу. Коричневая лапа отпустила край двери и схватила Неринга за запястье. Виктор почувствовал, что неумолимая сила, только что отжимавшая дверь архива, теперь беспощадно тащит его в темноту коридора.
– А-а-а-а! – Неринг снова закричал, тонко и беспомощно.
«Наверное, таким криком прощается с жизнью зайчонок, попавший в медвежью пасть», – мельком подумал Виктор. Лапа равнодушно и безжалостно тащила Неринга во тьму небытия. Стало понятно, что за дверью уже нет ни ратуши, ни старика Вильгельма на деревянной ноге. Эльза, родители, малыш!!!
Коричневый дракон проломил дверь ударом другой лапы и цепко вкогтился в правое плечо Виктора.
– Что с тобой? – вопрошало чудовище из коридора, тряся Неринга за плечо и не прекращая тащить его за руку. – Очнись, майор! Витя, твою же мать!
Неринг удивился и открыл глаза. Он лежал на своем месте в углу палатки и кистью правой руки с силой тащил свое левое запястье куда-то вперед. Иван Суворин стоял на коленях и тряс Неринга за плечо. Ковалев стоял на коленях возле лежащего на боку Мариса и пытался привести его в чувство. Тот был бледен и держался за живот, зевая ртом и закатив глаза. Яркий луч солнца проникал сквозь откинутый полог палатки и освещал ухо Суворина, зажигая его рубиновым светом. Неринг начал понимать, что произошло, и застонал, с трудом разжимая правую руку. На левом запястье белели следы от собственных железных пальцев. Марис, получивший от чемпиона Дрездена сокрушительный удар в солнечное сплетение, начал потихоньку приходить в себя.
– Семь утра. Подъем, – объявил капитан Ковалев, сверившись с командирскими часами и обреченно глядя на экипаж Великого Дракона «Т-34».
Глава 8
В столичном Феррасе шла подготовка к главному церковному празднику – дню Возвращения. Две недели таинственного отсутствия Наместника Господа, Властителя неба и земли – Великого Дракона, – полагалось проводить, избегая ссор и кровопролитий, а также соблюдая пост. Под строгий запрет попадали сладости, фрукты, хлеб и разнообразная выпечка: печенья, хворост, пряники и ватрушки.
Две недели глионцы утоляли голод мясом и рыбой с овощными гарнирами – зеленым салатом чио, соленой хрустящей капустой ми, земляными клубнями потата и оранжевым сладким перцем. Можно было употреблять молоко и молочные продукты, но ни в коем случае не в один день с яйцами или мясом птицы. Несложные и необременительные правила поста могли быть дополнительно смягчены особым позволением Единой церкви, причем за весьма скромное пожертвование в двадцать монет.
К концу поста в садах и огородах созревали первые золотистые абрикосы, желтые яблоки и чудесный синий виноград. День Возвращения был одновременно и первым днем нового года, и праздником первого летнего урожая.
На мосту, соединявшем королевский дворец и собор, сооружали помост. Из епископского собора торжественно выносили изваяние Великого Дракона, украшенное гирляндами свежих цветов. Под рев труб, изображавших голос огнедышащего Наместника, статую водружали на помост и подносили ей блюдо с фруктами первого урожая и огромную корзину с хлебом, сладостями и свежей выпечкой. Фигура Великого Дракона дышала на фрукты и выпечку бутафорским дымом, и освященные подношения летели в толпу, разбрасываемые священниками во главе с епископом. Статую Великого Дракона торжественно несли вокруг королевского дворца, а затем возвращали на постамент в зал Радости. Народ Глиона гулял и развлекался семь дней и семь ночей, после чего жизнь возвращалась в привычную колею до следующего дня Возвращения. Второй и третий летние урожаи отмечали не так пышно, считая эти праздники уделом провинциалов. Столичная жизнь оживлялась в дни казней или облав.
