Шевалье Пьер де Монокль тихо ужасался варварству тридевятичей и опасностям, их подстерегающим. А вскоре волосы посла и вовсе встали дыбом, ведь песнь вырулила на совсем уж старинные времена.
Слушатели насладились былью о трех побратимах – Тиранозаре, Плезиозаре и Ихтиозаре. Могучие богатыри были столь древними, что даже выглядели не по-людски, а смахивали больше на змиев. Так бы и полевничали, полесовничали да мореходствовали витязи, но пришла Морена Большая Стужа и забрала всех, кто не спрятался. Исполины Тиранозар, Плезиозар и Ихтиозар вымахали настолько огромными, что схорониться им было некуда. Так и сгинули.
Иван грешным делом подумал, что сладкоречивый Кий размотает клубок эволюции до доклеточных витязей-богатырей, но ошибся. Прихотливая сага вернулась в настоящее.
В уши притихших воинов, князя, посла и дембелей потекло описание торчковского дворца. Славились, в основном, три вещи: бахча, сарай и фонтан. Княжий огород давал плоды не хуже, чем в самом Хусейнобаде. Сараем на восточный манер звали здание дворца. Тут Старшой отметил необычайную иронию русского народа: у турок не завоеванных сарай – дворец, а у нас – ветхое деревянное строение для хранения всяческого хлама. Фонтан же поражал воображение множеством золотых фигур и многоярусным каскадом. Здесь красовались и статуя Кожемяки, разрывающего пасть льва, и движущаяся модель многоногого чудовища Кордебалета, и чарующее взор изваяние Безрукой Бабы. Внизу стояла фигура героя-любовника Полидевка, этот фонтан был известен как «Писающий не мальчик, но муж».
Да, кто бы ни сочинял песнь о Тридевяцком княжестве, человек этот потрудился на славу. Когда Кий замолк, а замолк он нескоро, солнце почти скрылось за горизонтом.
– Хорошее предание дорогу похищает, – сказал Хоробрий. – Но пора бы и о ночлеге порадеть.
Селений не предвиделось, потому встали лагерем прямо в степи. Обученный отрок с лозою в руках отыскал воду, дружинники установили шатры числом ровно двадцать семь, ибо такое правило завели славные предки. Заплясали костры из припасенных загодя дров, запахло ужином. Хоробрий распорядился выставить часовых.
Дембеля смотрели на приготовления, вспоминая армию. Так же все организовано и заранее прописано. Гордый князь позвал на ужин шевалье Пьера и близнецов.
– А давайте, мы пить не будем, – жалобно предложил де Монокль.
– Не трусь, парижуец. – Тридевяцкий глава шутливо ткнул посла кулаком в плечо. – Во степи воину надлежит быть трезвому, ибо молния не успеет сверкнуть, и гром не грянет, как вдруг вырастет пред тобою рать нечистая, басурманская. А мангало-тартары разбору не делают, совести не имеют. Порежут и дальше поскачут. Такова их звериная сущность… Шучу, у нас с ними мир.
Пьер облегченно выдохнул, хотя весть о кочевниках тревожила.
– Поэтому можно и по чарочке пропустить! – неожиданно закончил речь Хоробрий.
Ели сытно, но медовухой все же не злоупотребляли. Иван всю трапезу просидел задумчивый. Его взволновала песнь Кия. Как и в случае с историей Колобка, справками Бояндекса и прочими источниками, Старшого озадачили явные параллели с известным нам миром. Слишком подозрительны выверты местных летописей, слишком здешние события несамостоятельны. Не впервые разумник-дембель почувствовал подвох, но разгадка даже не замаячила.
Князь заметил работу мысли на лице Ивана и озорно сказал:
– Эй, Ванюша, не грустуй, крокодил откусит… Кий! Где ты там? Спой чего-нибудь шутейного!
И парняга спел. Потом Емельянов-старший прогулялся на воздух и отнес немного еды в седельную сумку, где квартировала мышь. Гамаюн благодарно зачавкала, дембель скрылся в приготовленном стражами шатре и завалился спать. А вскоре и Егор пришел. Он был сыт и доволен, потому захрапел, едва принял горизонтальное положение.
Как говорится, утро вечера мудренее. А еще иногда и ночь недобрым словом поминается…
Глава пятая
В коей ситуация накаляется до таких пределов, что кое-кто получает ожоги различной степени тяжести
Довэрьяй, но провэрьяй.
Рональд Рейган
Встреча с легендоградским колдуном Ерусланом сильно изменила Зарубу. Разбойник не любил принуждения, и браслет, «подаренный» магом-сыскарем, жег руку. Не в прямом смысле, конечно. Окольцованный Лютозар постоянно ощущал слежку, которая будто бы велась изнутри него самого. Первая же попытка снять ненавистную железку привела к вспышке адской боли. Сначала отнялась рука, потом прострелило в затылке. «Прилип, как к заду иекибаннный лист», – рассердился разбойник. Что ж, правила игры были жесткими, и воспитанный тыпонцем-разведчиком Заруба их принял. До поры.
Еруслан стал его первым врагом. Убийца не мог похвастаться противниками такого уровня, этот оказался первым. И кто? Сильный чародей, давший бой колдуну, пробудившему мертвяков. Главный страж великого города. Лютозара это не остановило, а лишь прибавило уважения к тому, кто должен был умереть от мстящей руки.
Тыпонская пословица гласит, что и обезьяна с дерева падает.
Тем не менее сейчас разбойнику следовало находиться рядом с близнецами. Купив двух выносливых степных лошадок неблагородной серой масти, Заруба пустился в погоню за богатырями и довольно скоро нагнал. Естественно, он предпочел двигаться позади них вне пределов видимости, с сожалением отмечая, что степь – слабая помощница ночному разведчику.
Ближе всего он подобрался к братьям Емельяновым на постоялом дворе. Вызнав, что витязи ловко превратились из пленников в княжьих гостей, чем дружина была не вполне довольна, Лютозар успокоился, отдавая должное талантам парней: умеют выкрутиться, черти. Во время степной ночевки разбойник лезть в лагерь не рискнул. К чему? Еще часовые шум поднимут.
Умиротворенно глядя на полыхающие вдали костры, Заруба задремал. И вроде спал чутко…
Была бы скатерть-самолетка темной, часовые ее не приметили бы. Но Перехлюзд и Ненагляда торопились, да и устали. Пока закричал первый стражник, пока поднялась тревога, диверсанты приземлились недалеко от княжеского шатра. Вокруг почивальни Хоробрия находилось крепкое кольцо дружинников, а близнецов-героев, ясное дело, никто не охранял.
Перехлюзд, мысленно благодаря Злодия Худича, уверенно выбрал шатер Емельяновых. Силы колдуна умножались с каждым днем. Он обрел новое видение жизни, ему стали понятны заклинания, которых он не мог одолеть годами. Даже изощренная ворожба скатерти-самолетки стала ясна, как детская картинка. Маг вспоминал себя до памятной ночи, когда он почти отверз врата Пекла. Никчемный человечишка, деревенский ведун. А ныне?
Он видел богатырей сквозь матерчатые стены палаток. Два алых пламенеющих тела. Перехлюзд шел к ним, держа белиберданку на изготовку. Ненагляда прикрывала тыл. Волшебник чувствовал ее так же, как и братьев, только спутница не сияла, а напротив – поглощала магический свет. Обычные люди были окрашены в слабое розовое марево. Щенки. Перехлюзд, почти не отвлекаясь, поразил охранника, замахнувшегося на него мечом. Парнишка выронил клинок, хватаясь за горло, а ведун уже шагал дальше.
