Птица и ящер пали к ногам Ивана. Некромант погиб, оказавшись под птахом. Рарожич был жив, но угасал, как совсем недавно в потайном подземелье Легендограда.
Чернильная темнота вернулась. Оглушенному и измотанному схваткой Ивану почудилось, что в небе проявились контуры черной-черной двери, а за ней пышет злобным жаром, низко рычит в предвкушении наживы кто-то сильный. Сейчас дверь откроется, и все закончится адом.
– Да, повелитель! – Перехлюзд зашелся сумасшедшим смехом.
Колдун взлетал, будто на незримом лифте, над площадью. Выше, выше, навстречу Злебогу. Битва людей и монстров остановилась, потому что в явь пришло сущее пекло, и предчувствие развязки захватило всех и каждого.
Иван Емельянов обреченно посмотрел на растрепанную газету. «Алименты и Артефакты» развернулись, и на первой полосе дембель увидел странный коллаж: три костра с торчащими из них столбами. К каждому столбу были привязаны этакие «ведьмы» – Жанна д’Арк, Жанна Фриске и Жанна Агузарова. Под коллажом крупным шрифтом написали: «СОЖГИ МЕНЯ!»
– Рарожич, – просипел Старшой. – Куреныш ты этакий! Очнись!
Птица приоткрыла мутный глаз. Иван потряс газетой:
– Поджигай!
Рарожич поднял тускнеющее крыло, и с самого кончика сорвалась алая искра, угодила на «Алименты и Артефакты», бумага мгновенно вспыхнула. Парень инстинктивно отбросил ее от себя. И вовремя.
Газета взорвалась, будто маленькая сверхновая, слепя людей и сжигая нечисть.
Четырехрукие умруны сгорели мгновенно, но никто этого не увидел – все зажмурили обожженные глаза. Истлел, но не моментально, и поверженный ящер-некромант, так ловко прикидывавшийся парижуйцем. Вновь потерявший поддержку повелителя, свалился с огромной высоты Перехлюзд. Его смерть была мгновенной.
Не стало двери, исчез рвущийся в явь Злебог.
Черная тень неестественно быстро стала сползать с солнца. Ярило залил мир ярким светом, и Рарожич пил его, оживая.
Эпилог
Чтоб ты так доехал, как уплатил.
Плакат в маршрутке
Впереди были праздники, смешанные с похоронами. Пиры с привкусом тризны. Радость победы, поперченная утратами.
Бойцы собирались хвастать друг перед другом особо удивительными маленькими подвигами, из которых и сложился главный, всеобщий. Хлопки по спинам, споры, кто положил большее количество четырехруких, поцелуи случайных горожанок, огоньки в старушечьих глазах, длительные запои, восстановление порушенных домов, висячих садов, стен, – все это только предстояло. Пока что стихли первые крики «ура».
– Слава Тридевятке! Слава великому князю Хоробрию! Слава княгине Василисушке! Рарожич с нами! Карачун супостату!
Вот таковые мощные возгласы сотрясли многострадальный Торчок-на-Дыму. Народ вдохнул для нового крика, но в мире вдруг наступила полная тишина.
Иван как раз кричал на ухо брату, колотя его ладонью по спине:
– Я ведь так и не поблагодарил!..
– Что? – не расслышал Егор.
– Спасибо за то, что закрыл меня от Перехлюзда! – проорал Старшой и вдруг понял, что все остальные замолчали.
– Да, ладно, чего уж, – стушевался ефрейтор. – С тебя пузырь.
Тут запоздало удивился и он. И не столько тому, что вернулась нормальная речь.
Все вокруг замерло. Князь, победно вскинувший кулак, дружинники и ополченцы, раскрывающие рты и выкатывающие глаза. Счастливо улыбающиеся, устало опустившие плечи… Рарожич, пойманный вселенским стоп-кадром на взлете. Мышь Гамаюн, стоящая на задних лапках и поднявшая бесструнные гусельцы над ушастой головой. «Любая морская фигура, замри», – пришло на ум Ивану. Егор припомнил, как иной раз останавливал кино, тыкая клавишу «Pause». Чья могучая рука держала сейчас пульт этого мира?
Близнецы разомкнули объятья, отступили друг от друга.
Между людьми, превратившимися в статуи, топал Карачун. Спекшаяся и размазанная по одежде и лицу кровь, порванная хламида, всклокоченная борода, – краше в гроб кладут, а жив, курилка. Близнецы сначала услышали шарканье ног и стук посоха по земле, а потом узрели и самого старца.
– Пойдем, побеседуем, – буркнул колдун и двинулся с площади.
Устало топая в застывшем мире, братья наконец-то полностью почувствовали себя в сказке. Говорить не хотелось.
Увидели разрумянившуюся княгиню Василису, стоящую возле белого красавца-коня. Иван подошел и запечатлел поцелуй на ее устах, застывших в радостной улыбке. Вопреки ожиданиям дембеля девушка не отмерла.
– Неча, – буркнул колдун.
Через пять минут Карачун и дембеля ступили на один из ярусов висячих садов. Здесь хозяйничала осень. Деревья почти облетели, трава пожухла. Несколько падающих листьев застыли, не закончив скорбного пути. Тишина сада еще больше усиливала ощущение нереальности. Где шум ветра в ветвях? Где потрескивание и шуршание ветвей? Где чирикающие птицы? Тишь.
И еле переносимый зной.
Старец, кряхтя, сел на скамью. Емельяновы опустились на стоящую напротив.
– Эх, что за негодник некромантий Хулио! Устроил в городе Колеи эти… И как я в нем черного мага не распознал?.. – как бы для себя проворчал колдун, потом опомнился: – Ну, спрашивайте, чего хотели.
– Нам бы Световита найти, – промолвил Иван.
– Зачем?
– Бояндекс говорит, он может нас домой отправить.
Карачун погладил торчащую ершом бороду, усмехнулся:
– Бояндекс и живой-то был глуповат…
Парни облились холодным потом: неужели загадочный маг не способен соединить миры?
В небе возникло движение – к беседующим людям летела птица. Вскоре близнецы узнали ворона. Он сделал полукруг и ловко уселся на кольцо, венчающее посох старца.
– Мой помощник, – отрекомендовал колдун.
Ворон подмигнул Егору, а Иван быстренько сопоставил факты и чуть не вскочил со скамьи.
– Так ты знал, что мы появимся в вашем мире?
– Не без этого, – чинно ответил Карачун. – Не знаю, как у вас, но здесь принято важные события предсказывать. Вот с Перехлюздом говорил Злодий Худич. Скипидарье помогают светлые богини жребия.
– А тебе? – Старшой прищурился.
– Световит. Да я и сам кое-чего умею. – Волшебник неожиданно сменил тему и сурово спросил: – Любите ли вы мудрость?
– Любим мы девок, а мудрость уважаем, – не спасовал Иван.
Ему не нравилась открывшаяся правда. Тут мучаешься, тычешься, словно слепой котенок, опасностям подвергаешься, а тебя, оказывается, ждали, за тобой приглядывали… Да что там приглядывали – вели!
Егор тоже почувствовал себя обманутым, но в силу невеликой сообразительности не особо разобрался, в чем соль аферы.
