Но зловредный фонтан исчезать не торопился.
Он старательно делал вид, что ничего более стабильного во всей этой стране, да и в десятке соседних, нет и быть не может, и что просиди Иван-царевич тут хоть до старости — его полупрозрачная изумрудная чаша с места не сдвинется ни на миллиметр.
Но Иванушка был настроен на продолжительную осаду.
Он уже привык к тому, что не то, что дома — целые улицы и кварталы, дождавшись, пока он отвернется на мгновение, исчезают или меняются местами с другими частями городской географии, играя, похоже, в какие-то безумные архитектурные прятки или догонялки друг с другом.
Он не удивился бы, если бы вдруг оказался на карнизе последнего этажа какого-нибудь легкомысленного здания, или на спине каменной химеры на крыше полупрозрачного дворца, как раз собирающегося слетать на пару часиков в соседний город навестить знакомых.
Но он никак не мог свыкнуться с тем, что сквер вокруг него и фонтан под ним остаются неизменными.
Такое постоянство требовало изучения, чувствовал царевич.
Держась на всякий случай одной рукой за бортик, он обошел фонтан кругом.
Центральная фигура, обратил он теперь внимание, была похожа не то на распустившийся цветок, не то на извержение вулкана, не то на осьминога со сковородкой на голове, танцующего брейк-данс. И, совсем рядом с тем местом, где он просидел битых полчаса, и где спускался к воде листик, или вытекала лава, или проступал клюв — в зависимости от направления работы воображения наблюдателя — Иванушка вдруг заметил какую-то надпись. Он начиналась почти над самой водой и уходила столбиком причудливо переплетавшихся символов вниз, в блистающую зеленоватую глубину чаши.
Он попытался ее разобрать, но значки были довольно мелкими, а бликующая под солнцем вода почти полностью скрывала даже сам факт наличия каких-то знаков, и поэтому, прочитав первые несколько слов — «Радость воды ощути перед» — он встал на бортик коленями, на всякий случай крепко ухватился за край руками и наклонился чуть вперед, желая узнать, перед чем же все-таки надо было ощутить радость воды предполагаемому читателю.
Но пальцы его соскользнули с мокрого камня, он покачнулся, окончательно растеряв остатки равновесия, и неуклюже, боком, полетел в воду.
Мир завертелся у него перед глазами, громадная прозрачная волна накрыла его, и он увидел звезды.
Чьи-то руки подхватили Иванушку, приподняли его и потащили в неизвестном направлении.
Он попытался открыть глаза, но то ли ресницы слиплись от воды, то ли веки свело от отчаянного зажмуривания, но это ему не удалось.
Он хотел остановить своих переносчиков, спросить, кто они, где он и что с ним произошло, но язык не слушался его, а мысли, хоть и подмокшие и отяжелевшие, все же умудрялись разбегаться в разные стороны как ошпаренные тараканы каждый раз, как он пытался собрать их воедино для составления простейшего вопросительного предложения.
Он подумал о том, чтобы постараться высвободиться, но сконфуженный и дезориентированный организм, так до сих пор и не понявший, тонул он только что, летал или был пропущен через соковыжималку, решительно отсоветовал ему это делать, сославшись на головокружение, тошноту, сердцебиение и прочее тотальное ухудшение самочувствия на грани с полным его отсутствием. Одним словом, бедный Иванушка испытывал на себе сейчас явление никому из его современников не знакомое — глубокий шок человека, еще несколько минут назад не подозревавшего, что слово «мир» имеет множественное число.
И тогда он расслабился и стал ждать, когда же его доставят туда, куда его собираются доставить, приведут в чувство, накормят-напоят (при одной мысли о еде желудок его энергично потер стенку о стенку) и начнут расспрашивать. Тогда уж и он своего не упустит…
— Эй, вы, голодранцы, куда это вы его несете?
Надменный, слегка гнусавый голос прервал блаженное Иваново полузабытье.
Несущие его остановились.
— Это наш брат. Он опять напился. Мы его несем домой, к матери — пусть проспится.
Брат?!.. Кто — брат? Какой брат? Голос отвечавшего не был похож на голоса ни Дмитрия, ни Василия. А о существовании других братьев ему до сих пор известно не было…
— А-а… Ну, проваливайте. Не задерживайтесь здесь, среди благородной публики.
— Уже идем… Уже бежим…
Голоса раскланивались и заискивали.
— М-м-м… Ах-х-х…
— В себя приходит… Быстрее давай!.. — тревожно прошептал один из людей (Иван уже понял, что их было двое. Кроме того, он очень надеялся, что они были люди).
Парочка действительно побежала — путешествие стало более тряским и неудобным. Правда, вскоре оно завершилось.
Как куль с мукой, Ивана с размаха бросили на землю, и встретившись с пренеприятно твердым и острым камнем, неизвестно зачем в этом месте находившимся, его голова непроизвольно сказала «Ой».
— Смотрим бегом, может, он за нами увяжется! — опасливо пробормотал тот же голос, и две пары рук нервно зашарили по карманам Иванушки.
— Нет ничего…
— По-хорошему смотри!..
— Сам смотри.
— И верно — нет…
Иван почувствовал, как в голове его туман начинает медленно рассеиваться — наверное, от удара. Нет худа без добра…
— Такого добра на дороге как навоза! — разочарованно протянул второй, и выпустил из пальцев его амулет-переводчик.
— От… от… отстань… те… — с усилием приподняв голову, пробормотал Иванушка.
— Ничего нет… А с виду — приличный человек… Тьфу…
— Да ладно, Охр. Нет, и нет. Снимаем с него сапоги — и дуем отсюда. На бутыль кайшлыка у старого жмота как раз хватит.
— Пожалуй, больше нам ничего не остается… Хе-хе…
— Н-не… н-не…
— Р-раз-два!..
Иван ощутил, как его ноги взметнулись в воздух и тут же пребольно стукнулись босыми пятками о жесткую землю.
— Ах-х… — снова вырвалось у него мучительно, и от этого усилия вдруг даже приоткрылись глаза.
Замутненному взору его предстали два слоника.
Или зайчика?..
Или он все-таки, наконец, сошел с ума?
— Гляди, глядит.
— Пусть глядит. Если он попытается получить обратно свою обувку у старины Панта, это я бы на него хотел посмотреть.
— Пока, модник! — один из грабителей незлобно пнул его в бок, и оба они не торопясь перешли через дорогу и скрылись за дверями какого-то заведения. На то, что это было именно заведение, и ни что иное, указывали веселые вопли, хохот и громкая музыка, доносившиеся из окон без стекол и рам, завешенных шторами из чего-то, похожего на раскрашенную акварелью мешковину. Впрочем, музыкой вылетавшие из окон звуки Иванушка назвал весьма условно, и только потому, что это сопровождало смех и веселье в заведении с кружкой и бутылкой на вывеске. Для его же измученной головы это звучало так, как будто кто-то долго и мучительно спускался с потемкинской лестнице на копчике, а по окончании спуска ему же надели на голову медный котелок, поверх него — деревянную шайку, и начали затаскивать обратно за ноги.
