— Это смотря какая голова, — серьезно возразил Шлоссер. — У них, как я посмотрю, головы на редкость крепкие. Чугун!
— Но-но! — сказал Евстигнеев. — Не хватало еще чужими жизнями рисковать!
— Согласен, — кивнул Шлоссер, — головы можно смазать защитным кремом. В этом случае гарантируется полная безопасность.
— Защитный крем — это вазелин! — хихикнул Евстигнеев.
— Верно, — удивился Шлоссер, — а ты откуда знаешь?
— Да уж знаю, — усмехнулся Евстигнеев.
— Откуда, откуда?
— Да что у меня, носа нет? — рассердился Евстигнеев. — Сколько раз от тебя вазелином воняло? И кожа на башке постоянно блестит!
— Ах, ну да, — смутился Шлоссер, — было дело. Это когда я на себе хотел поставить эксперимент. Насытить тело энергией. Чтобы есть не надо было.
— Это как же? — ахнул Евстигнеев. — И, главное, зачем?
— В целях экономии времени и денег, — сказал Шлоссер. — И вообще. Принципиально. Пора человечеству научиться обходиться без пищи. Чтобы нажал кнопку — и сыт лет на сто. Ну пусть не на сто…
— На всю оставшуюся жизнь, — вздохнул Евстигнеев. — Ты, Семеныч, когда-нибудь доэкспериментируешься. Вот что. Пока мы не можем обходиться без пищи, пойдем-ка выпьем чайку!
От этого предложения не отказался никто.
Евстигнеев отпер дверь. На кухне горел свет. Чайник уже пыхтел на газу, а рядом на табуретке стоял на задних лапах Антуан, подвязав полотенце не хуже иной кухарки, и готовил яичницу.
— Мм-няу! — воскликнул он. — Наконец-то! На троих?
— Кто же пьет ночью? — пошутил Шлоссер.
— Какая испорченность нравов! — покачал башкой кот. — Зачем понимать превратно? Я, мм-няу, имел в виду яичницу!
— Тогда на всех, — сказал Костя.
— Заметано! — бодро ответил Антуан. — Считая, мм-няу, конечно, меня. Вы ведь не собираетесь сбросить разумное существо с парохода современности?
— Тебя?! — воскликнул Евстигнеев. — Ни за что! Ты нам дорог, как вечный укор совести, как грехи далекой юности!
— Это юмор? — спросил Антуан, замерев над сковородкой.
— Самокритика, — улыбнулся Евстигнеев.
— Тогда я готовлю?
— Валяй, — махнул рукой Евстигнеев и, увидев, что чайник вскипел, бросился заваривать чай.
Действие «Громовержца» сказалось незамедлительно. Разум у друзей прочистился необыкновенно. Правда, яичница снова его слегка затуманила, но основную мысль все высказали единодушно:
— Без Яги не обойтись!
Они имели в виду не только Степанидовну, но и Горыныча с Кощеем и, конечно, Лешего.
— Народное ополчение поможет, — твердо обещал Костя.
— Давно ли лесная… хм, нечисть… стала народным ополчением? — Шлоссер вопросительно поднял бровь.
— Семеныч! — с упреком сказал Евстигнеев. — Нечисть — это жильцы Маланьи!
— Верно, — смутился механик. — Это я оговорился, не прав. И вообще, дело зашло слишком далеко. Хулиганство, грабеж со взломом, избиение Лисипицина. Что с бандитами делать?
— Выгнать их с треском, — сказал Евстигнеев, — у нас своих чертей хватает, нам новые не нужны.
— Новые и вдобавок злые, — напомнил Шлоссер.
— Выгнать их не удастся, — напомнил Костя, — отворот-поворотное зелье не пустит. Придется своими силами укрощать. Слушайте! А может, товарищеский суд, а?
— Верно! — обрадовались друзья. — Соберем общественность, призовем преступников к ответу. Правда, Маланья их не выдаст.
— Тогда и Маланью призовем, — сказал Костя, — как укрывателя.
— Соучастника! — добавил Антуан сквозь дрему и, сладко вытянув лапы, захрапел снова.
— А ты вообще должен был за ними следить, — сказал Костя, устранился, понимаете ли, от важного дела.
— Я следил, — возразил Антуан.
— И много наследил? — улыбнулся Евстигнеев.
— Скукотища! Они только спят да ругаются.
— Н-да, — вздохнул Шлоссер, — та еще компания.
— Народное ополчение я беру на себя, — сказал Костя, — соберу всех.
— А я поставлю вопрос перед директором, — пообещал Шлоссер, — чтобы все было по закону.
— А я пройдусь по поселку, — сказал Евстигнеев, — соберу всех, кто от братков пострадал. Проведем настоящий процесс! Не хуже международного трибунала.
В доме Маланьи царила тревожная тишина. Измученные бандиты приходили в себя и тут же уходили снова. Серый лежал на раскладушке, положив себе гирю на грудь и поглаживая ее, как котенка.
— Ах ты моя хорошая, — горестно приговаривал он. — Только ты меня и понимаешь!
Гиря умудренно молчала.
Колян и Толян лежали вытянувшись, словно по команде «смирно», и не шевелились. Бараньи рога Толяна в полумраке казались огромными ушами.
«Слухач! — подумал Серый с ненавистью. — Наверное, шпион. Гирей бы его!»
Однако приподняться уже не хватало сил.
Что касается шефа, то бабка заботливо укрыла его солдатским одеялом. Эдик был неузнаваем. Под воздействием пережитого редкие, коротенькие волосенки колосились у него на голове, разделившись по одному, и торчали теперь в разные стороны, отчего голова стала казаться в два раза больше.
Время от времени шеф отваливал нижнюю челюсть, да так, что заглянувшая к браткам Маланья невольно ахнула:
— Совсем проглотом стал! Теперь и не накормишь!
В этот момент шеф как-то особенно жалобно хрюкнул, скосил глаза на старуху и что-то неразборчиво забормотал.
— А-мня-мня! — послышалось Маланье, и она навострила уши.
— Хахахама дахавай! — пролепетал шеф.
«Ну вот и все, — подумала бабка. — Не успела подумать, а он уже жрать просит!»
— Рано еще! — буркнула она и вдруг оживилась: — Да тебя лечить надо! Погоди, болезный, я тебе сейчас лекарство дам.
Маланья прошла на кухню и вытащила из-под шкафа целлофановый пакет с таблетками. Вывалив содержимое на стол, она призадумалась.
— Надо чего покрепче, чтобы быстрее в чувство пришел, — решила бабка. Покопавшись, она отобрала, на ее взгляд, самое необходимое: две таблетки аспирина, анальгин, таблетки от кашля, от диареи, от давления и несколько штук добавила за красоту, по цвету — зеленую, желтую и розовую. Немного поколебавшись, взяла пурген.
Весь этот оздоровительный комплекс старуха растерла в ступке, высыпала в стакан, залила теплой водой и добавила стопку водки для крепости и ложку меда для сладости.
С льстивой улыбкой Маланья приблизилась к шефу и проворковала:
— Выпей, соколик, здоровеньким станешь!
