— А вот его отношения с больными…
— А какие отношения? Хорошие отношения! Благодарность ему была, и не одна, письменная! Не то что иные, — Марта Марковна понизила голос. — Я вам скажу, что многие у нас… недалеко ушли от этих, скотов, которые упились бы все поскорее, насмерть…
Поговорив с Мартой Марковной о жизни, следователь отпустил ее и пригласил Мишу. Тот вошел вразвалочку, имея в лице неуловимое сходство с осведомителем царской охранки. Небритость делала его физиономию похожей на пухлый блин — недопеченный и чем-то посыпанный.
— Вы находились в отделении всю ночь, — следователь взял быка за рога. — Это так?
— Наверное, да, — буркнул тот нерешительно.
— Так наверное или да?
— Всю ночь, — кивнул Миша. — Находился.
— Тогда я жду от вас подробного рассказа о ночных событиях.
— Никаких событий не было, — забубнил Миша. — Сделали вечерние инъекции, выпустили мочу, перестелили. Катетеры поменяли, трубки то есть… Температуру смерили. Перевернули, кого положено. Сели смотреть телевизор…
— Телевизор, — язвительно повторил следователь.
— Ну да.
— Хорошо. Посторонних в отделении не было?
— Я не заметил, — осторожно ответил медбрат.
— А проверяли?
— Проверяли, — энергично закивал тот. — Я же говорю — инъекции, моча…
— Это перед сном, — не отставал следователь. — А после?
Миша уставился в пол.
— Не стану же я заходить каждую минуту… В инструкции не сказано.
— А к тяжелым больным? — Из рассказа Прятова следователь, конечно, помнил, что никого особо тяжелого в отделении не было.
— Нету таких, — сказал Миша, подтверждая тем самым слова доктора.
Следователь разочарованно дописал страницу и перевернул очередной лист.
— Ну, допустим. Давайте о звонке, которым вызвали дежурного врача. Вы помните, во сколько это было?
— Около двух часов ночи. Очень хорошо помню.
— А почему вы вдруг запомнили?
— Ночью, когда звонят, всегда почему-то на часы смотришь.
— Допустим и это. Вы принимали звонок? Или кто-то другой?
— Точно так. Я принимал.
— Вы узнали голос?
— Нет, — честно признался Миша и даже слегка поежился. — Он мне знакомым показался, но каким-то необычным. Как будто душил его кто, что ли… Жутковатый голос, нечеловеческий даже.
— Мужской или женский?
— Черт его знает, — Миша развел руками.
— И вы не стали выяснять?
— Да чего выяснять, у них в приемнике каждый день люди меняются. Всех не упомнишь. И гнусавые попадаются, и хрипатые, и с кашей во рту…
— Ну, хорошо. А если это чье-то хулиганство? Вы об этом не думали?
Миша непонимающе заморгал.
— Глупая шутка, — смягчил формулировку следователь.
Тот неопределенно пожал плечами, вспомнив о малолетках с педиатрии. Они, больше некому.
— Пробежится доктор — и ладно, здоровее будет? — в голосе допрашивающего обозначилось прокурорское ехидство.
Миша сделал некий жест, допускавший произвольное толкование.
— Дальше что было? — осведомился следователь, выдержав неодобрительную паузу.
Миша вдруг зевнул: широко, сладко.
— Дальше охранник пришел.
Следователь весь подобрался, глаза его зажглись:
— Охранник? Зачем? Кто его звал? Тоже незнакомый голос?
Странности минувшей ночи постепенно начали доходить до Миши. Впервые на его лице появилось некоторое подобие тревоги.
— Вот ведь черт! Он сказал, что мы его и вызвали…
— Но это было не так, я правильно понял?
— Не так. У нас была тишь да гладь. Он походил по палатам, посмотрел…
— В девятнадцатой был? — быстро спросил следователь.
Миша кивнул.
— Был. И в девятнадцатой, и не только. Все на месте, сказал. Да я с ним сам ходил в девятнадцатую…
— И в туалет заглядывал?
— Не знаю. С него станется. Я не смотрел.
— Так, — следователь отложил ручку и побарабанил пальцами. — Где он сейчас?
— Дрыхнет, небось, внизу, если домой не ушел.
Следователь, прихватив протокол, встал, распахнул дверь и зычно позвал кого-нибудь; на зов прибежал не кто-нибудь, а лично Васильев. Ему было поручено немедленно связаться с приемником и принять меры к задержанию охранника до особого распоряжения. А лучше — сразу тащить его сюда, на этаж.
Поджав губы, следователь вернулся за стол.
— Что потом? — спросил он уже равнодушно.
— Потом вернулся доктор, — ответил Миша. — И лег спать. И мы легли, — он немного смешался, употребив множественное число.
— "Мы" — это вы с дежурной сестрой? — немедленно и безошибочно вцепился в местоимение следователь.
— Да, — бесшабашно сказал Миша, глядя ему в глаза. — У нас одно помещение, для всех. Притесняют средний персонал.
— Понятно. То-то вы расстроены. О дальнейшем, я полагаю, спрашивать бессмысленно. И все же, для протокола — может быть, вы что-то слышали? Может, видели?
Миша с фальшивым сочувствием покачал головой.
— Как можно? Зачем мне скрывать? Мне пока на нары не хочется…
— Сразу и нары, — осклабился следователь.
19
Казака задержали на выходе из корпуса, когда он был уже вполне целеустремлен и собирался навестить ближайший ларек.
Задерживали всем приемным отделением, куда поступила команда от самого Николаева. Казак топтался, обшаривая бездонные карманы в поисках денег. Сосредоточенное выражение на его лице мгновенно сменилось яростью.
— Тихо, тихо, — сказали ему, окружая и приближаясь с опаской, как к бешеному животному.
Его взяли в кольцо и начали теснить к парадному входу. Охранник сверкнул глазами и потянулся за кнутом. Тут же грянул нестройный хор:
— Главный распорядился! Главный!
Опешившего казака, который никак не мог взять в толк, какие-такие позабытые во хмелю преступления вменяют ему в вину, втолкнули на лестницу. А дальше он стал подниматься сам, поминутно оглядываясь.
В кабинет Васильева он вошел не без опаски, но довольно нагло.
Следователь приступил к допросу и сразу встретил ожесточенное сопротивление.
— Не знаю я ничего! — От возмущения у казака распушились усы. — Разбудили, дернули… Среди ночи, между нами говоря!
