— И вы так сразу и пошли, едва свистнули?
— А куда деваться? У них тут черт-те что…
— Это вы о чем? — подался вперед следователь. Казак смекнул, что сболтнул лишнее, и стал внимательно разглядывать стены и потолок.
Следователь многозначительно сопел.
— Вы всегда так ходите? — спросил он вдруг.
— Как это — так?
— Ну, в вашем наряде… Сапоги, плетка…
Казак раздулся:
— У меня дед расказаченный… Мы — потомственные казаки, с Дона…
— Ладно. Это к делу не относится. Так что вы там говорили об отделении?
— Бухают круглые сутки, — казак отвел выпуклые глаза.
— А вы откуда же знаете?
Тот, пойманный за язык, молчал.
— Откуда вам известно, что в отделении распивают спиртные напитки? — строго повторил вопрос следователь.
Казак сорвал фуражку, шмякнул об пол и выложил все, что смутно помнил о событиях позапрошлой ночи.
Следователь сразу отметил про себя, что в просмотренных им историях болезни ничего не сообщалось о ночном инциденте.
— А не случилось ли у вас позавчера какой-нибудь ссоры? — спросил он задумчиво. — Во время пиршества или после?
Охранник побледнел.
— Боже упаси! С кем? С больными людьми?.. Да я же с сознанием…
— Не знаю, не знаю… Затаили обиду. Вызвали доктора в приемник, а потом — самого себя. Иначе как вам здесь появиться, с плеткой-то? Пошли с обидчиком в туалет, слово за слово… А после запамятовали, это бывает в нашей практике.
Казак ломал руки. Он понимал, что следователю не объяснить — в отделение можно было явиться не то что с плеткой и в сапогах, но даже в буддийском одеянии. Даже въехать на коне, размахивая саблей.
Следователь вдруг раздул ноздри и потянул воздух.
— От вас так разит, что закусывать хочется!
— Горло болело, — возбужденно оправдывался казак, немало уже научившийся от охраняемых в смысле причудливых версий, поясняющих запахи.
— Вы уже под статьей ходите, — пригрозил ему тот. — У вас реальный шанс покинуть больницу вместе со мной… Что вы делали в отделении?
Казак торопливо пустился рассказывать, явно довольный тем, что уж сегодняшний визит не выветрился у него из памяти.
— Вы заходили в палаты?
— Так точно.
— И в девятнадцатую?
— В нее первую.
— Что вы там увидели? Постарайтесь ничего не забыть! Это в ваших интересах!
— Мы же с Мишаней были! — радостно взвился казак, обнадеженный. — Его спросите!
— Спросим всех, — пообещал следователь. — Потерпевший был на месте?
— Кемарил… прямо в ботинках лег, торчали. Я еще одеяло поправил, прикрыл ботинки…
— Откуда вы знаете, о ком я говорю?
— То есть — как? — смешался казак.
— Откуда вы знаете, что я говорю о гражданине Кумаронове?
— Так все же говорят, что это его, — пробормотал воин. — А разве еще кого-то?
— И вы так хорошо знали его койку?
Казак виновато опустил глаза. Было понятно без слов, что да, знал хорошо. С позапрошлой ночи.
Следователь постукивал авторучкой по столу.
— Кто отсутствовал в палате?
Охранник неожиданно перекрестился:
— Все, все были! Я пересчитал… Храп стоял, да свист…
20
Лена отлучилась на пищеблок, и ее допрос отложили. У двери в девятнадцатую палату следователь задержался и скосил глаза на бабулю, чем-то уже недовольную с утра пораньше. Его сопровождал Васильев, изображавший максимальную предупредительность.
— Давно она здесь? — осведомился следователь.
— Порядочно, — кивнул Васильев.
Тот склонился над бабулей:
— Гражданочка! Здравствуйте! Вы слышите меня, гражданочка?
— Ы-ы-ы! — отозвалась бабушка с нескрываемой злобой и потянула на себя тонкое вонючее одеяло.
— Гм, — недовольно сказал на это следователь.
— Пользы не будет, — заметил Севастьян Алексеевич. — Зря потеряете время.
Неприятный гость ответил протяжным вздохом, выпрямился и толкнул дверь.
— Всем очистить палату, — приказал заведующий. — Побыстрее! Кроме Гавриловых.
Тела на койках зашевелились. Из-под простыни выглянул мутный и раздраженный глаз Лапина. Каштанов, охая, стал сползать с койки задом. Хотел встать на ноги и сразу повалился навзничь.
— Они все ходячие? — осведомился следователь.
— Когда как… Приспичит, так побегут бегом, — вырвалось у Васильева.
Из всей палаты наибольшую подвижность сохранял Хомский. Подобострастно суетясь, он сгреб какую-то дрянь и боком протиснулся в дверь, стараясь не задеть следователя. Тот смерил его знающим взглядом, имея длительный опыт общения с подобными лицами вне больничных стен.
— Далеко не уходите, — Васильев сделал Хомскому страшное лицо. Хомский прижал к груди руки с полотенцем, которое тоже куда-то нес, и проникновенно закивал.
Братья Гавриловы выглядели еще хуже, чем накануне. Воздух в палате стоял такой, что следователь на миг прикрыл глаза, заподозрив, что очутился в родной атмосфере милицейского обезьянника. Братьям было явно противопоказано столь длительное и неподвижное пребывание вдвоем; они и без того мало чем отличались друг от друга, а здесь, пока они лежали на койках, между ними начала костенеть незримая связь повышенной прочности, астральный тяж.
Не без труда установив личность каждого, следователь приступил к дознанию. Он присел на табуретку и едва не наподдал переполненное судно, в котором плавали горелые спички.
— Спали очень крепко, — сразу сказали близнецы, не дожидаясь вопроса.
— У вас вчера не день ли рождения был? — поинтересовался следователь.
— На той неделе будет.
— О, — тот взглядом выразил соболезнование Васильеву. — А вчера — репетиция?
— Это почему? — братья шли в глухую несознанку.
— Реквизитом пахнет.
— Мы полоскали рот, — объявили близнецы. — Настойкой овса. У нас пародонтоз. Мы укрепляем десны, зубной врач прописал.
— Про соседа расскажите, — вздохнул следователь. — Покойного. Когда вы видели его в последний раз?
Братья Гавриловы видели Кумаронова в последний раз перед тем, как синхронно лишиться чувств. Точного времени они указать не могли. Все плавало в дымке. В умозрении всплывали отвратительные рожи, порхали стаканы и бутылки, плясали пол и потолок; в ушах звучала длинная разбойничья песня без начала и конца. Соседи по палате, представленные собственными летучими образами, парили в недосягаемой вышине и сокращались от хохота. Пыльные углы полнились чертями — пока не очевидными, но уже угадываемыми.
