Глядя на Зобова, Васильев позволил себе не согласиться с пожеланием Величко.
— Дайте спирту, — попросил заведующий.
Величко охотно наполнил ему мензурку.
— Давно на вскрытии не были? — спросил он с некоторым удивлением. — На моей памяти — не далее, как третьего дня.
Васильев выпил спирт, утерся рукавом и сдавленно произнес:
— Сейчас к вам привезут нашего профессора… Рауш-Дедушкина. Его нашли мертвым на лестнице, которая ведет в библиотеку. Место пустынное, смерть внезапная…
Величко задумчиво кивнул:
— Я понимаю. Глядя на это, — он кинул на Зобова, уже не называя того по имени-отчеству, — вы представляете себе профессора. Но это жизнь, дорогой коллега. Это жизнь.
— Я хочу, — подал голос Дмитрий Дмитриевич, не отвечая на полуфилософские сентенции Величко, — чтобы вы исследовали профессора максимально тщательно. Все на тот же предмет: травмы, ссадины, ушибы… укусы.
Патологоанатом пожал сутулыми плечами:
— Ссадины весьма вероятны… ведь вы утверждаете, что его обнаружили на лестнице — старик упал и непременно расшибся…
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, — оборвал его Николаев. Не в его правилах было так резко разговаривать с патологоанатомом — милейшим и добрейшим человеком в миру, но он ничего не мог с собой поделать.
Величко мелко закивал:
— Да-да, коллега. Совпадения всегда настораживают. Я выложусь до конца, я прибегну к микроскопии, если угодно… впрочем — микроскопии чего? — Он уже не обращал внимания на Николаева и сосредоточенно беседовал сам с собой, периодически обращаясь к себе по имени-отчеству. Он обожал микроскопию.
9
Начмед д'Арсонваль любил заметить к слову и не к слову, что его фамилия не случайна, что он потомок "того самого" — и он подмигивал, намекая тем самым, что и сама его работа в медицине не случайна, что в нем орудуют особые гены, ответственные за наклонности к врачеванию, а потому начмед заведомо отмечен некой тайной печатью приобщенности, знания, мастерства; что он — лекарь от Бога. Он имел в виду, что по какой-то линии происходит от знаменитого французского физиолога Жака Арсена д'Арсонваля, работавшего в девятнадцатом и двадцатом столетиях и самую малость не дотянувшего до векового возраста; на исходе девятнадцатого века сей многомудрый муж исследовал воздействие на человеческий организм тока высокой частоты и предложил соответствующий метод лечения, который и получил в физиотерапии название "дарсонвализация".
Физиотерапевт Леонид Нилыч терпеть не мог д'Арсонваля, считая, что тот исподволь захватывает власть над всей физиотерапией, пользуясь выгодными родственными связями; ему не приходило в голову, что начмед и без того властен не только над физиотерапией, но и над всеми остальными отделениями. Леонид Нилыч доходил в своей неприязни до того, что старался не назначать процедуру дарсонвализации пациентам, но это, казалось, нисколько им не вредило: есть ли процедура дарсонвализации, нет ее — все едино, и с этим высокочастотным током еще предстоит хорошенько разобраться. Однако назначать все-таки приходилось, потому что процедура — по причине своей полной безобидности — была включена в перечень реабилитационных мероприятий почти при любых заболеваниях. Докучливых и вредных клиентов, которым всегда было мало лекарств и внимания, всенепременно направляли к Леониду Нилычу, чтобы тот прописал им что-нибудь бесполезное и звучное. Дарсонвализация звучала отменно, и люди уходили довольными, поздоровевшими.
Д'Арсонваль разительно отличался от своего предшественника, покойного начмеда Кирилла Иваныча. Ему до всего было дело, он всюду носился, всюду совал свой нос — красивый, с горбинкой, и в самом деле какой-то французский. Собачья напасть и смерть двух столь непохожих людей — бесправного и всемогущего — заставили его развить невиданную активность. Он только и знал, что разговаривать о собаках, лестницах, горном воздухе, собачьем дерьме, добавочных ногах и овсянке.
— Я вижу во всем этом недобрый умысел, — многозначительно подытоживал он, заканчивая разговор с Николаевым, например, или с Голицыным, или с зачастившим в "Чеховку" Медовчиным, или даже Клавдией Ивановной Раззявиной, гастроэнтерологом, которая жила своей пресноводной жизнью и нисколько не сокрушалась по поводу того же дерьма, которое находили все чаще. Неуловимая собака успевала нагадить то в одном отделении, то в другом, то в приемном покое, то на пищеблоке, то в гнойной перевязочной, то даже в чистой. Над Николаевым всерьез начинали сгущаться тучи: Медовчин появлялся уже не один, а в сопровождении мрачных спутников с гигиеническими приборами для замеров, заборов и проб. Дмитрия Дмитриевича задергали постоянными вызовами в горздрав, и он уже схлопотал одно предупреждение. Предупредили, что накажут сразу за все — за пьянство с галлюцинациями, за разведение живности, особенно расположенной гадить; за плохое освещение на лестницах, за отсутствие медсестер на постах. Николаев пил мертвую и еле держался на ногах, силы его были на исходе.
Намереваясь довести задуманное до конца, д'Арсонваль припомнил легендарную историю двух сыщиков, не так еще давно учинивших странное следствие по поводу убийства скандального больного — там, помнится, тоже были какие-то блатные отношения, взятки; больной был здоров, и Николаев положил его к Васильеву, чтобы спрятать от военкомата… Лыко в строку, одно к одному! Один из сыщиков, полоумный пьяница Хомский погиб, сорвавшись с крыши, однако был жив его дипломированный коллега, и можно было если не заручиться его поддержкой, то хотя бы вытянуть из него, подружившись, какие-нибудь важные сведения. Д'Арсонваль вошел в палату Ватникова с глубоким участием на породистом, загорелом лице. Ватников ждал чего-то подобного; внутренний Хомский являлся ему регулярно и предупреждал, что об Иване Павловиче рано или поздно вспомнят, ибо творится темное, злое дело.
— Здравствуйте, Иван Павлович, — начмед присел не на стул, а на краешек кровати, обозначая предельную откровенность и неприятие официоза. — Вы уже давно у нас лежите — как вы себя чувствуете, какие появились сдвиги?
Ватников обреченно усмехнулся:
— Намекаете, что я залежался? На выписку готовите? Я готов…
Д'Арсонваль протестующе замахал руками:
— И думать не думайте! Вы наш человек, мы вас не бросим в беде — будете лежать, сколько понадобится.
— Это хорошо, — и Ватников снова усмехнулся, еще печальнее, чем в первый раз.
— Без соседа не скучаете? — Начмед кивнул на койку Зобова, где громоздился скатанный в рулон полосатый, в пятнах, матрас.
— Конченый человек, но дед был милый, не злой.
— Вот именно. Милые, добрые люди скоропостижно погибают… вы слышали о нашем профессоре?
— Разумеется, — кивнул Ватников, украдкой изучая д'Арсонваля.
— Это я его нашел, — признался начмед.
— Вот как? — Иван Павлович, казалось, не проявил к этому обстоятельству ни малейшего интереса.
