Утром же отделение огласилось диким и яростным воплем Каштанова, который снова проснулся обутым в один ботинок. На сей раз пропал второй; зная уже, где искать, кинулись на улицу, где и нашли очередную пропажу: казак стоял и увлеченно пинал ее, направляя по странной шахматной траектории.
— Какой-то абсурд, — Каштанов был так потрясен, что даже воспользовался непривычным для себя словом. Он недоверчиво ощупывал ботинок, мокрый насквозь.
— Понюхайте его, — предложил озабоченный Ватников. — Ничем особенным не пахнет?
— Понюхайте сами, — предложил ему Каштанов.
Еще в институте Ватникова учили, что врач не имеет права на брезгливость. Иван Павлович послушно склонился над ботинком, и у него сразу закружилась голова.
— Какой кошмар, — прошептал он, не умея удержаться от потрясения.
Тогда Каштанов понюхал сам и остался в недоумении: по его мнению, все было как прежде, как всегда.
Проходивший мимо Миша бросил ненавидящий взгляд на Каштанова и процедил:
— Сволочь такая.
16
Следующее утро принесло с собой новую неожиданность: явилась собачка ватниковской соседки, уже сильно беременная.
— Как так могло получиться? — Собрался целый консилиум: смешанный, из среднего персонала и пациентов.
От собачки ужасно несло помойкой, и старшая сестра Марта Марковна немедленно сообразила:
— Она же при пищеблоке крутилась, среди приблудных. У нее, небось, была течка, вот она и сбежала.
Хозяйка собачки тоскливо озиралась по сторонам. Ее состояние мало чем отличалось от названного Мартой Марковной — во всяком случае, психологически, однако бежать ей было некуда. Она не пользовалась популярностью среди больных, отличаясь предельной стервозностью, да и лицом не вышла, и оставалась с собачкой. В этом угадывалась своя логика — где же и быть даме с собачкой, как не в "Чеховке"?
— Но как же так? — вопрошала она, размазывая по лицу слезы, тени, румяна и помаду. От этого лицо приобретало цвет, характерный для свежих травм, и Васильев, пробегавший мимо, решил впопыхах, что пациентка либо упала, либо кто-то начистил ей рыло, и что неплохо было бы перевести ее в острое отделение, избавившись сразу и от нее, и от собачки. — Почему она на сносях? Так быстро? Я никогда не допускала, я никогда не позволяла…
— Они мутанты, — Марта Марковна говорила исключительно убедительно. — Вся эта псарня под окнами — сплошные мутанты. Все время на солнышке — чего же еще надо? Они даже градусники жрут, когда выбрасываем битые, даже гепатитные шприцы. У них ускоренный обмен веществ, и они размножаются, как микробы. Сегодня иду и гляжу, что там их уж вдвое больше против вчерашнего! Скоро сожрут всю больницу! Бедный, несчастный Дмитрий Дмитриевич!.. За что ему такая напасть?
Привычно утирая глаза платком, Марта Марковна затопотала прочь.
А Ватников, явившийся свидетелем всего разговора, переборол себя и отправился в гости к соседке, когда та осталась одна, в обществе любимицы.
Собачонка, живот которой был сильно раздут, лежала на коврике и смотрела посоловевшим взглядом. Иван Павлович решил, что Марта Марковна, пожалуй, права, но его интересовало другое.
— Лидия… — он запнулся, не зная отчества дамы.
— Лида просто, — прорыдала та, набрасывая на загипсованную ногу пеструю шаль.
— Я — Ваня, — глупо сказал Ватников. — Вы разрешите присесть?
Дама не возражала, но поглядела на Ватникова с несколько преувеличенной опаской.
— Вы психиатр? — спросила она. — Я знаю, вы психиатр. Вас попросили меня осмотреть, правильно?
Сама того не зная, она попала в самую точку. Правда, намерение Медовчина так и осталось невыполненным — и может быть, это было и к лучшему, ибо намерения выполняются далеко не всегда, а мир как стоял, так и продолжает стоять: не потому ли?
— Но я же на лечении, — развел руками Ватников. — Я и права-то не имею, да еще без вашего согласия.
— Я побаиваюсь психиатров, — призналась Лида. — Они так смотрят… — Она поежилась.
— Я могу отвернуться, — с готовностью предложил Иван Павлович.
— Нет-нет, — остановила его та, — не делайте этого. Окажите мне любезность.
Она соблазнительно улыбнулась, и Ватникова пробрала дрожь.
— Я, собственно, вот по какому вопросу, Лида, — вымученно молвил он. — Вы вот с собачкой тут. У меня тоже имеется собачка… дома, — соврал Иван Павлович. — Сейчас она у соседей, пока я лечусь. Мне бы тоже хотелось, чтобы меня рядом согревал… четвероногий друг, — при этих словах Ватников отчетливо ощутил, как противоестественная пятая нога стучит ему в сердце и требует скорректировать характеристику друга.
— Двуногий лучше, — изогнулась Лида, но тут Иван Павлович так посмотрел на шаль, прикрывавшую ногу гипсовую, что полностью обезоружил кокетку. — У вас-то какие могут быть сложности? — обиделась Лида. — Попросите, и вам разрешат. Вы же свой. Начмеда и попросите.
— Да-да, это верно, это мне надо обдумать… Мысли, знаете, собираются неважнецки. А вы у начмеда просили?
— Ну да, — кивнула дама с собачкой. — Мне, знаете ли, тоже нелегко отказать. Он разрешил охотно — не сразу, конечно, немного помялся, но я уже видела, что он мой… Я же знала, что верх одержит французская кровь… он галантен, он не может отказать даме. А у вас, часом, не было в роду французов?
— Нет-нет, — Ватников быстро поднялся.
— Ну, не французов — кавказцев? Итальянцев?
— Бабка была из финнов, — Иван Павлович уже стоял на пороге и прощально раскланивался.
17
Он вернулся к себе. Утро печально высвечивало остатки вчерашнего пиршества: тарелки с крошками, невымытые стаканы и чашки, жирные пятна. Ватников сдернул клеенку-скатерку, разрисованную грушами и яблоками, зашвырнул ее в угол.
Пиршество было дружеским, но строгим, безалкогольным; вчера Иван Павлович кое-как перетерпел; сегодня он испытывал острейшую потребность в выпивке.
Он вытащил истертый кошелечек, пересчитал мелкие мятые бумажки и мелочь — состояние было удовлетворительное. Овсянка и боярышник, мичуринская гибридизация с ошеломляющим эффектом. Иван Павлович выглянул в окно и сощурился на дождик: моросило всерьез, и он натянул плащ, надел шляпу.
— Куда вы, Иван Павлович? — с притворной почтительностью окликнул его медбрат Миша, высовываясь из процедурки.
— Прогуляюсь я, Миша. На волю хочется, тесно мне здесь.
— Ну, привычка — дело времени, — туманно успокоил его Миша и отступил.
Постукивая палкой, Ватников спустил вниз, раскланялся с работниками приемного покоя и вышел на улицу. Никто не посмотрел ему вслед, отлично зная конечный пункт сосредоточенного массового паломничества: аптека. В больнице была и своя, но Ватников стеснялся стоять туда в общей с больными очереди. Это был барьер, который ему никак не удавалось преодолеть, и он корил себя за неуместную гордыню.
