«Сыроежка!.. — выдохнул Гвидонов, чувствуя, что подобно Ивану Ивановичу начинает отлетать куда-то в Шамбалу».
«Егорушка, почему ты позволил этим ужасным людям меня схватить? — расплакалась Варвара. — Где ты сейчас, мой родной?»
«Меня снова застали врасплох. Оглушили и кинули в вонючую яму. Когда мы с тобой встретимся, тебе придется зажать нос…»
Заинтригованная тучка подползла к серебряным звездочкам и заглянула в колодец.
«Сижу в зиндане, как вошь в стакане», — уныло констатировал Гвидонов.
«Это стихи Омара Хайяма?» — всхлипнула Сыроежкина.
«Нет, это мои… стихи».
Повисла напряженная пауза.
«Егор! — зазвенел голос Варвары. — Возьми себя в руки! В жизни всякое бывает, но это еще не повод впадать в рифмоплетство».
«Узнаю свою жену, — улыбнулся непризнанный поэт. — Ладно, будет тебе Хайям».
Он задумался, подбирая к текущей ситуации что-нибудь пронзительное:
Вина пред смертью дайте мне, в бреду!
Рубином вспыхнет воск, и я уйду…
А труп мой пышно лозами обвейте
И сохраните в дремлющем саду.
«Гвидонов, — прошептала Варвара, — поклянись мне…»
«Клянусь любить тебя вечно», — охотно подхватил Егор.
«Поклянись, что больше никогда не будешь читать мне стихи!»
Глава 19
Унизанная массивными перстнями рука небрежно сбросила на ковер расшитые золотой нитью подушки и приподняла край парчового покрывала. Затем с ощутимым усилием она сдвинула в сторону тяжелый матрас — сосредоточенно-суровый Антипов нырнул в открывшийся взгляду полый квадрат. Нащупав на дне золотое кольцо, он потянул на себя крышку люка и оказался на лестнице, крутыми ступенями сбегающей вниз. Задержавшись возле простой деревянной полки, предусмотрительно подвешенной у входа, он зажег масляную лампу, вернул матрас над своей головой на прежнее место, захлопнул люк и на всякий случай задвинул щеколду.
Ступеньки уводили в глубину, но даже когда они закончились, узкий лаз продолжал идти под уклон, спускаясь с холма, на котором был построен дворец, к берегу моря. По чьему приказу был прорыт этот ход, история умалчивала. Сработали его на совесть, единственное неудобство представлял собой низкий потолок: человеку приходилось сгибаться в три погибели.
Отомкнув в конце туннеля еще одну дверь и продравшись сквозь кусты, маскирующие узкий лаз на склоне холма, Антипов поправил на плечах драную ветошь, прикрывающую дорогой султанский халат, и пошел вдоль берега к тому месту, где вскоре должна была материализоваться машина времени.
Низкая вибрация вплелась в ленивый шорох прибоя, раздался легкий хлопок, и на побережье стало одним валуном больше. Поверхность камня расползлась светящейся трещиной, и из кабины перемещений выбрался юный султан.
Не скрывая радости, Антипов поспешил к нему и крепко обнял за плечи:
— Молодец, сынок, не подвел!
— Точность — вежливость султанов, — пробормотал Абдул-Надул, высвобождаясь из объятий.
— Ну как тебе Флоренция?
— Хороша. Жаль, что пришлось так быстро уехать.
— Сейчас я верну машину в режим подключения к Центральному компьютеру ИИИ, и ты мне все расскажешь подробно, — засуетился Антипов.
Он быстро покончил с техническими манипуляциями и поспешил вслед за сыном к подземному ходу.
— Так ты нашел Леонардо?
— Нашел, его во Флоренции все знают, — пропыхтел султан, протискиваясь в узкую щель. — Явился к нему в мастерскую и сказал, что хочу стать его учеником.
— А он?
— К сожалению, он так и не понял моего итальянского. Но я жестами убедил Мастера позволить мне остаться и наблюдать за его работой.
— Интересно, какие для этого потребовались жесты, — пробормотал Антипов. Султан почему-то смутился и перевел разговор на другую тему:
— Леонардо как раз писал портрет жены какого-то местного купца, торгующего шелком. У нее еще фамилия такая… веселая, а улыбка печальная, как будто она все про всех наперед знает.
— Да ты поэт, — заметил Антипов, выбираясь из подземелья и вновь задвигая на место матрас. Утомленные подъемом, они дружно повалились на парчовые подушки. — А что это за веселая фамилия?
— Ла Джоконда. По-итальянски это означает «веселая, игривая женщина»…
— Как ты сказал? — перебил сына Антипов.
— Ла Джоконда, — поморщился султан, не привыкший повторять.
— А звали ее случайно не Мона Лиза?
Абдул-Надул с тревогой заглянул отцу в глаза:
— А что это ты так разволновался? Она твоя знакомая?
— Ее знает весь мир, — простонал Антипов. — Ты присутствовал при рождении шедевра! Чтобы полюбоваться этой картиной, в Парижский Лувр ежедневно приходят тысячи людей…
— Наверное, она дорого стоит? — уважительно предположил султан.
— Она бесценна.
— Ну тогда тебе понравится мой подарок.
Абдул-Надул распахнул полы халата и извлек на свет длинный свиток.
— Что это? — холодея от чудовищной догадки, поинтересовался Антипов.
— А ты открой, — лукаво предложил султан, улыбаясь, как Санта-Клаус на рождественской открытке.
Антипов встал на колени, медленно развязал грубую веревку, начал раскатывать скрученный в трубочку холст и… встретился взглядом с женщиной, которую знает весь мир.
— Что ты наделал? — дрожащим голосом начал реставратор и вдруг взревел так, что пламя в масляных светильниках едва не погасло от ужаса: — Ты хоть понимаешь, что натворил?
— Не ори, а то стража сбежится, — обиделся султан. — Не нравится подарок — так и скажи.
— Не в этом дело. Ты украл у автора его шедевр!
— Говори, да не заговаривайся, а то не посмотрю, что ты мой отец, — надменно выгнул бровь султан. — Картину эту Леонардо мне сам подарил, да пошлет ему Аллах красивых натурщиц, не обремененных мужьями, отцами и братьями. За то время, что я торчал у него за спиной, мы успели подружиться. Я рассказывал Мастеру сказки, которые моя прабабка Шахерезада сочинила…
— По-итальянски?
— Нет, по-турецки. А он предложил мне забрать полотно.
— Не может быть, — покачал головой Антипов. — Слишком щедрый подарок.
— Да ладно, щедрый! — махнул рукой султан. — Картина не закончена, самому еще придется повозиться.
— То есть как — не закончена? — вздрогнул Антипов и поспешил раскатать полотно полностью. Мона Лиза смотрела на него затуманенным взглядом. Губы ее были плотно сжаты, и на строгом лице не было и тени той роковой улыбки, что заставляет трепетать сердца на протяжении веков.
