– Очень просто, – вглядываясь мне в лицо, сказал чародей, – вот так.
Его черты начали таять, трепеща в ставшем вдруг зыбким воздухе. Мерцание достигло своего апогея и исчезло, словно его и не бывало. Только вместо Софона на меня смотрело мое собственное лицо. Осунувшееся, покрытое густой щетиной, с красными глазами и некрасивым шрамом, начинающимся на щеке и заканчивающимся грубо заштопанной раной на шее. Правда, и раньше лицо чародея было обезображено шрамом, но он располагался с противоположной стороны и выглядел давно зарубцевавшимся.
Я невольно потрогал себя за это же место. Пальцы наткнулись на свежезасохшую корочку крови. Страшно подумать, как близок был Чудо-Юдо к цели: еще чуть-чуть, и он разорвал бы яремную вену.
– Сейчас мы поменяемся одеждой, – сказал Софон. – Потом вы с ведьмой привяжете меня и уйдете.
– Нет!
– Но... – начал он, собираясь и дальше настаивать на своем, только я остался непреклонен:
– Ты хотя бы понимаешь, что они сделают с тобой за организацию побега?!
– То же самое.
– Что «то же самое»?
– В этих случаях обычно применяют то же наказание, что и к осужденному. Так что... к тому же ко времени, когда подмена обнаружится – а это случится не раньше чем завтра в полдень, – ты будешь далеко. А уж в лесах можно затеряться так, что и вовек не сыщут.
– А что случится завтра в полдень? – поинтересовался я, удивленный столь точной временной привязкой.
– Казнь.
– А? – Челюсть моя медленно поползла вниз.
– Держать образ я смогу только до того момента, когда топор палача отсечет голову, – побледнев, сообщил Софон. – Вот когда он поднимет голову, чтобы продемонстрировать ее собравшемуся люду, вот тогда подмена и обнаружится.
Кое-как совладав с нахлынувшими на меня чувствами, вызванными столь радужной перспективой, я попытался взять себя в руки.
– Соглашайся!!! – в один голос взревели оба брата из тени. – Ты спасешь не только свою жизнь, но и наши.
– Четыре на одну – выгодный обмен, – добавил Гнусик.
Первым моим побуждением было согласиться. Нет, не из-за Троих-из-Тени, а по личным причинам. «Жить! – возопило все мое нутро. – Это – не твой мир, не твои законы». Но тут воспрянула совесть (интересно, где она до, этого пряталась?) и омерзение к собственной трусости. Кровь бросилась мне в лицо. Рана на шее задергалась.? Я гневно рыкнул и грохнул кулаками по столу:
– Нет!
И это был ответ не только Софону, но и подлости и трусости, угнездившимся в моем собственном теле и пустившим корни в моей душе.
Софон все понял. Он вздохнул, махнул рукой и стер мой образ со своего лица.
– Мы попытаемся придумать, как спасти тебя, – пообещал он.
– Если не останется другого выхода, – заглянула мне в глаза ведьмочка, – мы украдем тебя с плахи. Перекину через помело и дам дёру.
– Хорошие вы мои. – Я прижал их к груди, не сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.
Кэт уткнулась носом мне в грудь и принялась старательно орошать ее, да и чародей как-то подозрительно засопел. Того и гляди тоже пустит слезу.
Что-то последнее время становлюсь излишне сентиментальным – если так дальше пойдет, от моего имиджа героического волхва скоро не останется и следа.
– Ну, будя. – Я отстранился. – Не оплакивайте раньше времени. Мы с вами еще гульнем на шабаше. И не раз. А теперь привяжите меня на место, пока у нашего радушного хозяина не лопнуло терпение и он не застал нас. Это же вопиющее нарушение правил содержания узников.
Пока меня привязывали, я пытался шутить, демонстрируя бодрость духа, но когда, попрощавшись, они ушли, вот тут-то инстинкт самосохранения вырвался на волю. Сердце ухнуло в пятки, но по дороге перепутало все внутренности, отчего последние заметались в панике, сталкиваясь друг с другом. Больше всех досталось желудку, который протестующе заурчал и вознамерился избавиться от содержимого, которого на самом деле вовсе и не было, причем уже давно. Как бы мне не пожалеть о своем решении относительно привязывания рук и ног. Мозг, глядя на все это безобразие, тихо ударился в панику, рисуя пред внутренним взором гильотину. К чему бы это? Насколько мне известно, этого инструмента укорачивания человека на голову еще не придумали. Палачи обходятся обычным топором, делая для благородных исключение в виде двуручного меча, так называемого меча Правосудия. Но гильотина плевать хотела на историческую достоверность, она хищно скалила пасть и звонко щелкала единственным, но зато очень острым и широким зубом.
– Больше гостей не ожидается? – поинтересовался, вернувшись, палач. Он профессионально проверил веревки на моих руках, немного поправил и удовлетворенно крякнул.
– Не знаю. А что?
– Да пусть приходят, лишь бы не грозились своей магией: «Превращу да превращу» – тоже мне, хвокусники. Сразу бы по-хорошему, да я что, разве отказал бы? Золото все же настоящее, а не колдовское.
– И здесь сплошная коррупция, – вздохнул я.
– Где? – Одноглазый повел носом. – Вроде ничего не воняет.
– Отвяжи меня, а то и впрямь завоняет.
– Не велено.
– Что, так и сказали: «Не отвязывать?»
– Зачем так, мы тоже с понятием, дело свое знаем. Непрерывного стажа – по горячей сетке, учти, – почитай тридцать годков. Велено содержать по всей строгости, но без пристрастия. Почему не посодержать? Коль дело государево того требует.
– Да это все, конечно, правильно, но желудок этой строгости не приемлет. Не терпеть же мне до завтрашнего полудня. А тебе потом все убирать... Решай, конечно, сам...
– Так что ты словами сыплешь? – Одноглазый палач нахмурился. – Трудно по-человечески попросить?
– Плиз-з-з, – изобразив американскую улыбку на все сорок два искусственных зуба, оскалился я. Ну не вставил я коралловые протезы – не по карману, да и родные милее, пускай и кривее, и дырявее.
– Юродивый, – решил экзекутор. – Потерпи маленько, сейчас усе оформим.
«Только отвяжи меня, – мысленно поощрил я его, – там уж я сам. Стукну чем-нибудь по голове и так дерну отсюда, что Трое-из-Тени узнают, что чувствуют пассажиры стартующей ракеты при перегрузке в 5g».
– Сейчас, – проворковал одноглазый, подсовывая под стол, на котором я распластан, подозрительно пахнущую бадью. Затем он нырнул следом и что-то открыл, вследствие чего под моей пятой точкой разверзлась пустота.
План побега провалился, не выйдя даже на стартовую линию. А уж когда палач взял со стола нож и со словами: «На казнь все равно в казенном поведут» потянулся к моим штанам, а не к веревкам, я возмущенно возопил:
– Отойди, извращенец!
Палач обиженно хмыкнул, почесал кончиком ножа за ухом и, развернувшись, ушел прочь. Оставив меня наедине со своими малоперспективными надеждами и невеселыми мыслями.
