Мне не спалось. Лежа около Эрика, я умирала от страха, заново переживая бой на дороге: каждый удар или выстрел, направленный в сторону меня или Эрика, мог стать последним, что мы видели в жизни! Нет, я не боялась смерти; да и убивать мне было не впервой, но я впервые почувствовала, что в любой момент могу потерять того, кто мне дорог, и впервые засомневалась в правильности принятого решения связать свою жизнь с Ольгердом и его людьми! Там, в оставшемся позади Веллоре, меня ждала относительно спокойная и размеренная жизнь в королевском дворце, в окружении верных слуг и рядом с Эриком. Папа, проговоривший со мной всю ночь перед нашим отъездом, был вне себя от горя: прощаться с недавно вновь обретенной дочерью ему было невыносимо больно, но я чувствовала, что должна быть рядом с теми, кто смог мне помочь в трудные для меня времена. Я, как на духу, рассказала незнакомому по большому счету человеку все, что со мной происходило за эти месяцы, и он, надолго задумавшись, признался, что и сам бы поступил так же… А потом благословил меня и сказал, что не против моего брака с Эриком. И что если я вернусь к нему до свадьбы, будет счастлив сыграть ее у себя во дворце. Естественно, Эрику я этого не сказала – он и так был вне себя от счастья, узнав от меня о том, что папа послал в его городок пару верных людей, которые перевезут его отца в Веллор в пожалованное Эрику имение, и что отныне его семья никогда не будет нуждаться. Провожая нас у городских ворот, папа пообещал мне, что приложит силы, чтобы найти и моего второго отца – графа Норенго… Обняв его, я села на лошадку, счастливая от осознания того, что там, впереди, наполненная событиями Жизнь! А сейчас, спустя несколько дней, мне стало жутко страшно…
– Не спится? – приоткрыв один глаз, тихо спросил Эрик и, аккуратно приобняв меня за плечи, нежно поцеловал куда-то в шею. – Их было слишком много, милая… Мы и так отбились малой кровью…
– Я знаю… я думаю не о них… хотя ребят страшно не хватает… – глотая слова, вдруг заторопилась выговориться я. – Мне вдруг стало жутко от мысли, что могли убить тебя… или меня… А ведь я еще тебя совсем не знаю… а мне так хочется быть рядом с тобой вечно… чувствовать твой запах, тепло твоих ладоней, видеть твои глаза… Молчи! – Видя, что он порывается что-то сказать, я потянулась к его губам своими и закрыла глаза от нахлынувшего ощущения безграничного, ни с чем не сравнимого счастья… а, почувствовав, как он замер, сдерживая свое желание, повернулась к нему грудью и, задрав ночную рубашку до самой шеи, не отрываясь от его губ, прижалась к его груди…
Он еще немного потрепыхался, пытаясь удержать ускользающую способность трезво мыслить, а потом, поняв, что я ни за что не остановлюсь, аккуратно прикоснулся к моей груди шершавой ладонью, на миг замер, словно к чему-то прислушиваясь, а потом, застонав от наслаждения, прильнул к ней губами… а через мгновение я перестала соображать…
...На рассвете я тихо выползла из-под руки улыбающегося во сне Эрика и, сбегав в таверну за кипятком, заварила себе отвар из травы-нежданки, купленной еще в Веллоре: беременеть пока не входило в мои планы, а без отвара отвертеться от этого мне бы сегодня не удалось. Выпив оказавшийся довольно вкусным напиток, я прошлепала по лестнице наверх, тихонечко прокралась в нашу комнату и наткнулась на испуганный взгляд не обнаружившего меня рядом парня. Улыбнувшись, я скользнула к нему под одеяло и прошептала:
– Спасибо! Это была лучшая ночь в моей жизни!
Эрик покраснел, зажмурился, собрался с духом и, пододвинув голову к моему уху, признался:
– И в моей! А… можно еще?
Чувствуя, что перестаю соображать, я молча кивнула и вдруг замерла: во входную дверь апартаментов кто-то постучал.
– Подъем! Строиться! – через миг заорал Глаз. – Если хотите успеть на корабль!
На улице моросил дождь. Мокрый, как курица, вчерашний офицер быстрым шагом вел нас переулками, где без провожатого можно было бы заблудиться. Однако возле порта мы оказались намного быстрее, чем если бы держались центральных улиц. Корабль, отплытие которого задержали из-за нас, можно было не искать – среди полутора десятков разномастных судов, стоящих у причала, лишь на одном бешено орал капитан, проклиная погоду, стражников, не дающих ему воспользоваться отливом и попутным ветром, и свое счастье, заставившее его оказаться в таком паршивом порту, как Сент. Однако стоило нам подойти к кораблю поближе, как вопли моряка мигом оборвались: уставившись в лицо мрачного Ольгерда, капитан вдруг что-то забормотал, потом помянул Демонов преисподней и вдруг упал на колени!
– Господин! Простите! Я не знал, что моя «Морская Ласточка» нужна именно вам! Прошу на борт! Ваши каюты будут готовы еще до отхода!!
Ольгерд, криво улыбнувшись, пожал руку офицеру, весьма довольному тем, что у него получилось выполнить все указания королевской подорожной, и, рывком подняв капитана на ноги, буркнул:
– Жив еще, пьянь? Ну веди в каюты… И распорядись, чтобы коней разместили в трюме…
…Отплыли, как только капитан получил соответствующее распоряжение от Ольгерда, судя по его лицу, здорово страдающего от головной боли. Если бы не Беата, заставившая его «расколоться», добрая половина нашей компании умерла бы от любопытства, пытаясь понять причины такого поведения хозяина корабля. Все оказалось довольно просто: два года назад, направляясь в Корф за Беатой, девятка воинов Обители захватила в портовом Эразме именно эту посудину, причем с капитаном, боцманом и всего с четырьмя матросами, и все плавание они осваивали ремесло матроса и заодно строили весьма недовольную таким поворотом команду. Задумавшись, каким оказался обратный путь за командой, я даже немного посочувствовала капитану и его людям – разобраться с таким количеством всяких веревок и парусов, да еще в непогоду, было наверняка делом непростым…
Первые два дня прошли в томительном безделье: непрекращающийся дождь и довольно сильное волнение заставили нас разбрестись по каютам и заняться чем попало. Мы с Эриком упорно пытались наверстать упущенное в гостинице перед отплытием, но то чувствительно стукаясь друг об друга головами, то падая с узких, совсем не приспособленных для двоих коек, нехотя отрывались друг от друга. И болтали, спали, если можно назвать сном постоянное перекатывание по кровати, и навещали ребят в соседних каютах.
А наутро третьего дня я проснулась от жуткой боли в голове и резкой боли в груди! Увернувшись от здоровенной волосатой лапы, пытающейся вдавить мою голову в переборку, я заорала и тут же получила по губам кулаком! Омерзительно пахнувший потом и брагой мужик, елозя по моему телу, больно тискал мою грудь и пытался раздвинуть мне ноги коленом… Рванувшись, я почувствовала, что мои руки зажаты в захвате еще одного, не видного в темноте, мужика, а потом обрела способность слышать: слева от меня, на кровати Эрика, глухо матерясь, возилась куча озверевших матросов. Потом за переборкой, в комнате Беаты и Глаза, кто-то дико заорал, потом раздался глухой треск и еще один вопль.
Не прекращая попыток вырваться из захвата и стараясь не дать собою овладеть, я краем глаза косилась в сторону Эрика и молила Творца, чтобы он смог что-нибудь сделать: ночная рубашка на мне уже давно превратилась в клочья, и я начала понимать, что долго не продержусь. Кроме того, еще один урод, пришедший на помощь товарищу, схватил меня за левую ногу и рванул ее в сторону так, что чуть не порвал мне паховые связки. Торжествующе взревев, тело на мне подалось вперед и я, извернувшись, вцепилась в горло, оказавшееся над моим лицом, зубами.
