В Сабарии собрались отнюдь не голодные, хотя, возможно, и жадные до свершений. По мнению Стилихона, вожди варваров роскошью одежд и блеском оружия вполне могли бы поспорить с самыми богатыми римскими патрикиями. На этом блестящем фоне особенно выделялся сын князя Гвидона, любимец богини Лады, княжич Кладовлад. По слухам, он был зачат в храме богини, находящемся в городе Девине, о котором Стилихон уже успел наслушаться в Сабарии разных баек. Ничего особенного этот девятилетний мальчик собой не представлял. Во всяком случае, ничего божественного трибун в нем не обнаружил, как ни старался. Тем не менее в жилах Кладовлада сына Гвидона текла кровь римского императора Констанция, внуком которого по матери он был. Впрочем, Фронелий, не раз видевший покойного императора, никакого сходства между дедом и внуком не находил. Что и неудивительно. Кладовлад по внешнему виду был типичным венедом, белокурым и голубоглазым. От прочих сыновей рексов Кладовлад отличался разве что длинными волосами, свисающими до плеч. По слухам, распространившимся по городу, именно в этих волосах таилась волшебная сила, дарованная потомкам Гвидона богом Велесом. Кладовлада сопровождали конные франки из самых знатных родов этого племени, но личную его охрану составляли русколаны, которых местные вожди называли антрусами, намекая тем самым на их восточное происхождение. Впрочем, и франков здесь называли вранками и всячески подчеркивали, что родом они с этих земель, а потому негоже им забывать о крае, их породившем. С малолетним Кладовладом, представлявшим на съезде князей и вождей своего отца Гвидона, приехал патрикий Руфин, которого Стилихон поджидал с большим нетерпением. Патрикию уже перевалило далеко за сорок, но он не потерял ни свежести лица, ни благородства осанки. Только легкая проседь в волосах указывала на то, что сиятельный Руфин прожил, и пережил немало. К удивлению Стилихона, патрикий остановился в доме Умила, хотя, конечно, мог претендовать на куда более роскошное жилье.
— Отец дружен с Умилом уже более десяти лет, — пояснил Сар. — Зачем же обижать старого знакомого.
Похоже, Стилихон недооценил скромного венедского торговца. Руфина и Умила связывали не только коммерческие дела. Трибун еще не забыл о событиях десятилетней давности, разворачивавшихся на его глазах. Именно здесь, в Сабарии, сказал последнее прости этому миру божественный Валентиниан. И его смерть, как догадывался Стилихон, не была естественной. А ведь императора охраняли сотни людей. Не говоря уже о легионерах, наводнивших в тот год Панонию. И все-таки Валентиниан умер, к большому удовольствию комита Меровлада и патрикия Руфина.
— Рад видеть сына моего старого друга живым и здоровым, — спокойно произнес патрикий, похлопывая Стилихона по плечу.
— К сожалению, сиятельный Руфин, я не могу ответить тебе тем же, — хрипло произнес трибун, слегка пугаясь собственной смелости. — Корректор Пордака — твой человек, а именно он, по слухам, повинен в смерти моего отца.
— Тебя ввели в заблуждение, Стилихон, — покачал головой патрикий. — Пордака оказал мне несколько услуг, но никогда не ходил под моей рукою. Твой отец это отлично знал и вряд ли доверился бы этому негодяю. Но мне понравилась твоя откровенность, сын Меровлада. Благородство в этом мире встречается куда реже, чем хотелось бы.
— Сейчас Пордака стал комитом финансов в свите божественного Валентиниана.
— А кто стал префектом претория вместо твоего отца?
— Сиятельный Андрогаст.
— Ну, вот тебе и ответ на незаданный вопрос, Стилихон. Ищи, кому выгодно.
— А разве тебе не выгодна смерть моего отца, патрикий Руфин? — прямо спросил трибун.
— Нет, Стилихон. Твой отец хотел, чтобы врастание варваров в имперскую элиту происходило мирным путем. И в этом его поддерживали многие рексы и жрецы. Я не очень верил в успех этого начинания, но был бы рад, если бы Меровладу это удалось.
— А разве Феодосий, приглашая на службу готских вождей, преследовал не ту же самую цель?
— Ответ на твой вопрос, Стилихон, уже дал рекс Гайана, — горько усмехнулся Руфин.
У патрикия Руфина на Стилихона были свои виды, и он не стал скрывать своих мыслей от молодого трибуна. Патрикий хотел, чтобы Стилихон, устранив Андрогаста, занял бы место своего отца при божественном Валентиниане.
— Для меня не является секретом, чей он сын, — откровенно признался трибуну Руфин. — Валентиниан, направляемый родственной, но твердой рукой, вполне может стать строителем нового Рима, вокруг которого объединятся многие племена, но уже на других, равноправных началах.
— И знатью нового Рима станут русы Кия? — с усмешкой спросил трибун.
— А почему нет, Стилихон, — пожал плечами Руфин. — Разве не этруски создали цивилизацию, которую потом унаследовали латины и италики? Разве римские патрицианские роды не потомки троянцев Энея? А Трою основали венеды, точнее, их далекие предки. И разве в Венетии и Русции, самых процветающих римских провинциях, не живут потомки родственных венедам племен? Странно, что мне, римлянину, приходится объяснять все это ругу, принадлежащему к одному из самых славных родов.
— Моя мать была римлянкой, — хмуро бросил Стилихон. — Я родился в Медиолане и на латыни говорю лучше, чем на языке моих предков. Я ничего не знаю об этрусках, Руфин. Я ничего не слышал ни о Трое, ни об Энее. Зато я был крещен еще в детстве и не понимаю, почему я должен отказываться от веры, приверженцами которой были моя мать и мой отец. По-моему, ты ошибся в выборе помощника, патрикий Руфин. Я не тот человек, который тебе нужен.
— Я не требую от тебя немедленного ответа, Стилихон. Ты еще слишком молод, чтобы взваливать на себя столь тяжелую ношу. У тебя достаточно времени, чтобы сделать осознанный выбор. Я введу тебя в круг Кия. Но окончательное решение останется за тобой. И если ты скажешь «нет», я не стану с тебя взыскивать за это.
Глава 9 Винитар
Квестор Саллюстий расценил новое поручение божественного Феодосия как опалу. Сам Саллюстий не чувствовал за собой никакой вины и был абсолютно уверен, что стал жертвой происков своих многочисленных врагов. Интриги в Константинополе велись постоянно, как с ближним, так и с дальним прицелом. Саллюстий и сам активно участвовал в нескольких замысловатых комбинациях, нацеленных на подрыв влияния нового любимца императора, магистра финансов Евтропия. Евтропий был евнухом, и, возможно, именно в силу этой причины никто не принял его поначалу всерьез. В том числе и Саллюстий. Квестор далеко не сразу сообразил, что влиять на императора Феодосия можно и с женской половины дворца. Но если евнух Евтропий без проблем проникал в личные покои императрицы, то Саллюстию, несмотря на все его благочестие, ход туда был закрыт. Вот и думай тут, что является для чиновника достоинством, а что недостатком. Саллюстий никогда не был большим охотником до женского пола, а потому и воздержание, к которому призывал свою паству епископ Нектарий, не представляло для него больших трудностей. Тем не менее он был мужчиной, и это обстоятельство в нынешней непростой ситуации здорово его подвело.
