— Пожалуй, я поеду с тобой, сиятельный Феон, — задумчиво проговорил Перразий. — Думаю, мое присутствие в Риме не будет лишним.
— А если мы попадем в лапы готов? — поморщился комит финансов.
— Какое дело готам до двух почтенных старцев, из которых сыплется песок, — криво усмехнулся Перразий.
Положим, Феон, едва переваливший шестидесятилетний рубеж, стариком себя пока не чувствовал, а вот для восьмидесятилетнего Перразия это путешествие в Рим могло оказаться последним. Впрочем, пока что комит агентов смотрел бодро. И если он решил потратить остатки сил, отпущенных ему богом, на спасение империи, то с какой же стати сиятельный Феон станет его отговаривать.
Путешествие высших чиновников в Рим прошло на редкость гладко. Несколько раз их карету останавливали готские дозоры, но, как и предполагал Перразий, никто не стал задерживать пожилых людей, стремившихся вернуться в родной город. Хотя готы честно предупреждали их, что в Риме голод.
— Я решил умереть в городе, где родился и вырос, — отвечал им на это Перразий и находил у варваров сочувствие и понимание.
— Не такие уж они демоны, — ухмылялся после таких встреч Феон. — Амвросию бы на них посмотреть.
— Люди как люди, — охотно соглашался с ним Перразий.
— Вот я говорю — вопрос в цене!
— Поживем — увидим.
Готы впускали в осажденный город всех желающих, зато никого из Рима не выпускали. Политика, что ни говори, была мудрой. Жителям разоренных городков и сел просто деваться было некуда, и они толпами стекались в Вечный город, увеличивая его и без того огромное население. Именно с этими людьми в Рим проникали слухи о непобедимых готах и равнодушии Гонория, который пальцем не пошевелил, чтобы спасти гибнущее от голода и эпидемий население. Последнее было неправдой. Император делал все от него зависящее, чтобы помочь Риму. К сожалению, неудачи преследовали его военачальников. Они терпели одно поражение за другим. Гонорий посылал отчаянные призывы и к брату Аркадию и префектам с просьбой о помощи если не людьми, то продовольствием. На эти призывы откликнулся только сиятельный Гераклион, префект Африки, приславший флотилию судов, под завязку нагруженных зерном, но, к сожалению, флотилия была захвачена в порту готами, и римлянам оставалось только скрежетать зубами и в отчаянии взывать к небу.
Появление Перразия и Феона вызвало переполох в городе. Собственно, на высших чиновников империи римские обыватели не обратили ни малейшего внимания, зато они в мгновение ока выпрягли из их возка четырех коней. Десять охранников, сопровождавших комитов, были выброшены из седел. Робкие протесты высокородного Феона вызвали раздражение у грабителей, и комит финансов получил, быть может, первую в своей жизни чувствительную оплеуху.
— Могли и убить, — заметил ему в утешение Перразий.
— Нас даже готы не тронули, из уважения к сединам, — возмущался Феон, вылезая из кареты на римскую мостовую.
— Варварам хватает продовольствия, а эти люди пухнут от голода, — вздохнул в ответ комит агентов.
К счастью, Перразий, хорошо ориентировавшийся в городе, несмотря на сгущающуюся темноту, быстро определил свое местоположение и без труда вывел разъяренного комита финансов к дому сенатора Серпиния. Дом, судя по всему, находился на осадном положении. Во всяком случае, посланцев божественного Гонория долго мытарили у входа, прежде чем пустить под спасительные своды. Высокородный Феон сорвал голос, взывая к милосердию, но его усилия, скорее всего, пропали бы даром, если бы не вмешательство сиятельного Олимпия, спустившегося во двор. Именно он опознал в подозрительных незнакомцах высших чиновников империи и препроводил их к очагу, где Перразий с Феоном смогли наконец отогреться и прийти в себя.
— Я приехал, чтобы спасти Рим, — потрясал кулаком осипший Феон, — а меня ограбили прямо на улице.
Сиятельный Олимпий, закутанный по самые ноздри в шерстяной плащ, выразил комиту финансов неискреннее сочувствие. В Риме не хватало не только продовольствия, но и дров. А зима в этом году, как назло, выдалась на редкость морозной. Сенатор Серпиний, сидевший тут же у очага, уныло клевал длинным птичьим носом, подтверждая тем самым слова облинявшего за время осады магистра двора.
— А чем ты здесь вообще занимаешься, сиятельный Олимпий? — спросил обиженный на весь белый свет Феон.
— Охочусь на демонов, — криво усмехнулся магистр.
— Есть успехи? — прищурился в его сторону комит Перразий.
— Увы, — развел руками Олимпий. — Пока что демоны не откликаются на зов благородной Пульхерии, хотя в старании ни ей, ни Белинде отказать нельзя.
Высокородный Феон вообразил, что магистр двора над ним издевается, и выказал по этому поводу свое неудовольствие. Однако Олимпий был совершенно искренен с гостями, и его рассказ о похождениях вольноотпущенника Фавста в доме, некогда принадлежавшем высокородному Федустию, вызвал живейший интерес у комита агентов Перразия.
— Жрица богини Изиды Белинда считает, что если благородной Пульхерии удастся ублажить своим телом демонов, то она получит над ними власть. Что, безусловно, пойдет на пользу как городу Риму, так и всей империи.
Феону показалось, что сиятельный Олимпий заразился безумием от своего родственника сенатора Серпиния. Ничем другим объяснить тот бред, который он нес сейчас, было попросту невозможно. Впрочем, обезумел не только магистр двора, просидевший в осаде три месяца, с ума сошел весь город. Оказывается, усилия благородной Пульхерии поддерживал не только ее муж, сиятельный Аттал, но и едва ли не все военные и гражданские чины осажденного города Рима. Более того, епископ Иннокентий благословил христианку Пульхерию на этот во всех отношениях скандальный шаг.
— Есть хотят все, — вздохнул Олимпий в ответ на протестующие вопли Феона. — И жить тоже. Епископ Иннокентий в этом ряду не исключение. В Риме каждый день умирает от голода и болезней несколько сотен человек. И эта цифра все время увеличивается. Если людей лишить надежды, то население города просто взбунтуется, и мы утонем в крови. Пока люди верят, что усилия благородной Пульхерии принесут результат, они терпят.
— Но ведь это не может продолжаться долго, — простонал Феон. — Вы отдаете себе в этом отчет?
— Конечно, отдаем, — криво усмехнулся Олимпий. — Но и ты нас пойми, комит, не мы управляем чернью, а чернь управляет нами. Префекта Аттала давно бы уже убили, если бы не старания его жены. Да что там Аттал. Мы все обречены на заклание. Ибо бунтует уже не только чернь, но и легионеры. Нас некому больше защищать. В этих демонах наше спасение. Впрочем, никто в Риме уже не называет их демонами, а исключительно спасителями и посланцами добрых богов. Если бы епископ Иннокентий сказал хоть одно слово против, его бы сразу убили, а следом за ним полегли бы тысячи христиан.
До Феона стал доходить весь ужас создавшегося в Риме положения. Римские обыватели уже не верили ни земным владыкам, ни христианским пастырям. Свое спасение они видели в старых богах, римских или этрусских, все равно. И эта вера чем дальше, тем больше принимала откровенно изуверский характер. Сначала в жертву приносили только животных, потом стали приносить и людей. Причем жертвенное мясо считалось очищенным и священным, и его тут же поедали обезумевшие от голода люди. Кровавые культы, о которых в Риме давно забыли, возрождались во все больших количествах по мере того, как в городе иссякало продовольствие. На этом фоне заигрывание высокородной Пульхерии с демонами выглядело совершенно невинной забавой.
