Божественный Гонорий вернул Сару поместья отца, патрикия Руфина, отобранные его предшественниками. В случае торжества готов магистру конницы было что терять.
— Как готские вожди отнеслись к браку Аталава с сестрой императора Гонория?
— Восторга не выразили, — пожал плечами Олимпий, — но и слов осуждения я не слышал.
— Аталав не гот, а древинг, — пояснил епископу патрикий Сар. — Рексам нет дела до его жены. А вот волхвы наверняка затаили на него обиду, ибо Аталав, обвенчавшись с Галлой по христианскому обряду, оскорбил языческих богов.
— Мы можем вбить клин между Аталавом и Валией? — прямо спросил Амвросий.
— Нет, — покачал головой Сар. — Этот союз слишком выгоден и для древингов и для готов, чтобы они позволили нам рассорить своих вождей. Аталав считает Валию своим братом, пока сын Оттона жив, он не станет претендовать на власть.
— А если верховный вождь умрет?
— У Валии нет взрослых сыновей, а среди готов нет вождя, равного Аталаву. Скорее всего, именно он займет место покойного.
— А почему вы считаете, что с Аталавом легче договориться, чем с Валией? — спросил у епископа и магистра пехоты Олимпий.
— Договорился же с ним сенатор Пордака, — усмехнулся Сар. — А ведь до падения Рима оставались считаные дни. И Аталав не настолько глуп, чтобы этого не понимать. Это он уговорил Валию принять предложение Пордаки и Аттала. Я в этом уверен. Древинга вполне устроит должность дукса или префекта, но Валия всегда будет метить в императоры.
— Но ведь он был дуксом империи? — нахмурился Амвросий.
— Стилихон загнал готов в угол, — вздохнул Сар. — Сын руга знал, с кем имеет дело, в отличие от вас.
— Выходит, у этого человека нет слабостей? — нахмурился Амвросий.
— Слабости есть у всех, — усмехнулся Сар. — Рекс Валия любит женщин. И женщины любят его.
— Кстати, о женщинах! — оживился Олимпий. — По моим сведениям, благородная Пульхерия встречалась с рексом Валией. А посредниками в этой странной сделке выступали сенатор Пордака и жрица Изиды Белинда. Если верить моему вольноотпущеннику Фавсту, благородная Пульхерия отдала демону душу и тело в обмен на императорские инсигнии для своего мужа, сиятельного Аттала.
Лицо епископа Амвросия сморщилось словно от боли, он поднес пальцы ко лбу и поспешно перекрестился.
— Еретичка! — прошелестел он сухими бесцветными губами.
— Надо поссорить рекса Валию с его любовницей, — сказал с усмешкой Сар.
— И каким образом ты собираешься это сделать? — насторожился Олимпий.
— Ты, магистр, отправишься в лагерь готов и объявишь Валии, что божественный Гонорий пойдет с ним на переговоры только в том случае, если префект Аттал отречется от императорского сана. В противном случае никакие переговоры невозможны. Одновременно ты расскажешь патрикиям, сопровождающим императора-самозванца, какую цену заплатил Аттал за свое возвышение.
— Эка невидаль, — скривил губы Олимпий. — Многие матроны добивались чинов для мужей, используя свои прелести.
— Они отдавались мужчинам, а не Сатане, — взъярился Амвросий. — Передай Атталу, что я отлучу от церкви и его самого, и его жену, если благородная Пульхерия будет участвовать в сатанинских играх.
Сказать, что Олимпий был в восторге от той ноши, которую Амвросий взвалил на его плечи, значит, погрешить против истины. Магистр двора, много претерпевший во время осады Рима, вынужден был теперь отправляться в пасть дракона, словно какой-нибудь герой из древнего мифа. А ведь он человек сугубо гражданский, не склонный к проявлению воинской доблести. Вдруг готы разгадают коварный замысел епископа Амвросия, и что тогда прикажете делать Олимпию? Класть голову на плаху и погибать во цвете лет? С другой стороны, падение божественного Гонория обернется крахом его сердечного друга. В этом у Олимпия не было никаких сомнений. Не готы его даже затопчут, а свои. Причем сделают это с величайшим удовольствием.
Рекс Валия не дошел до Ровены всего пять миль и раскинул шатры в чистом поле. Благо пришедшее с весной тепло позволяло это сделать без большого ущерба для здоровья. Готы не спешили с осадой, полагая, что их появление близ столицы империи сделает покладистым Гонория. И, в общем, оказались правы в своих расчетах. Не прошло и двух дней, как в стане варваров появились посланцы императора, сиятельный Олимпий и высокородный Феон. И сам Валия, и близкие к нему вожди отлично понимали, что переговоры будут долгими и трудными. Не питал иллюзий на этот счет и божественный Аттал, коему императорские инсигнии были в тягость. Будучи человеком неглупым, бывший префект Рима догадывался, что стал всего лишь разменной монетой в чужой игре. Именно поэтому он сразу же заявил Олимпию, что готов сложить с себя знаки императорского достоинства по первому же требованию Гонория. Но, разумеется, если ему будут даны соответствующие гарантии.
Разговор между самозваным императором и магистром двора происходил в шатре Аттала с глазу на глаз, тем не менее бывший префект говорил почти шепотом, опасаясь, видимо, чужих ушей. У Олимпия не было причин сомневаться в искренности Аттала. Этот далеко уже не молодой человек никогда не отличался честолюбием, и если бы не трагически сложившиеся обстоятельства, он вряд ли рискнул посягнуть на устои империи.
— Божественный Гонорий очень тобой недоволен, Аттал, — печально покачал головой Олимпий. — Не говоря уже о епископе Амвросии, который пригрозил отлучить от церкви и тебя, и твою жену за участие в сатанинских игрищах. А за этим последуют конфискация имущества и изгнание, но это в лучшем случае. В худшем — медленная и мучительная смерть. Гонорий иногда бывает великодушен, но только не в отношении людей, пытавшихся вырвать у него власть.
— Но ведь это был всего лишь театр, устроенный Пордакой, чтобы обмануть чернь, — растерялся Аттал. — Моя жена пошла на это с благословения епископа Иннокентия.
— Иннокентий будет лишен сана и сослан в отдаленный монастырь, — вздохнул Олимпий. — Кроме того, есть сведения, что твоя жена тайно встречалась с рексом Валией и заключила договор с ним и с языческими жрецами. От твоего имени, сиятельный Аттал.
— Но этого не может быть! — воскликнул потрясенный самозванец. — Я верю своей жене как самому себе.
Олимпий в ответ лишь пожал плечами. Благородная Пульхерия была в два раза моложе своего мужа, что при ее пылком нраве грозило Атталу большими неприятностями и в более спокойные времена.
— На твоем месте я бы долго думал, Аттал, — вздохнул Олимпий, — а потом бы принял соответствующие меры.
— Какие еще меры? — удивился бывший префект.
— По собственному спасению, — охотно пояснил магистр двора. — У тебя есть только одна возможность сохранить собственную жизнь, Аттал. И ты о ней знаешь не хуже меня. В конце концов, ни бог, ни люди не осудят честного человека, отомстившего негодяю, соблазнившего его жену.
— Но Пульхерия мне верна, — вскричал в ярости Аттал.
