— Куда? — шепотом спросил Первика.
— В Картахену, — криво усмехнулся франк.
— Зачем?
— Мне не понравились галисийки, нотарий, быть может, в Картахене живут более приветливые девы и матроны. Ты как думаешь, светлейший Первика?
Рекс Тудор, покидая Испанию во главе семи тысяч чудом уцелевших готов, все же счел возможным известить о своем оглушительном поражении божественного Майорина. Правда, он сильно преувеличил силы своих врагов, и когда несчастный Первика, добравшийся на исходе осени до Картахены, назвал падре Викентию истинную цифру франков и варенгов, высадившихся на Лиссабонскую пристань, легат епископа Льва ему не поверил. Картахена, уже знавшая о грядущей напасти, гудела как потревоженный улей. Город был удачно расположен на берегу Внутреннего моря и являлся морскими воротами едва ли не для всех испанских провинций, никогда не прекращавших торговлю ни с Африкой, ни с Византией. Вандалов картахенцы не боялись, поскольку успели пожить под рукой не только божественных императоров, но и варварских вождей. И, по мнению большинства горожан, Майорин стоил Янрекса, а Янрекс стоил Майорина. Участвовать в нападении на Карфаген жители огромного города-порта не собирались. С какой стати им ввязываться в чужую свару? Правда, флот Майорину они построили. Почти две сотни новеньких галер, способных принять на борт тридцать тысяч легионеров со всеми необходимыми припасами уже покачивались в гавани на ласковых волнах, готовые понести гордых римлян к величию и славе. Война в далекой Африке могла, конечно, повредить торговле, но непосредственно Картахене боевые действия не угрожали. Увы, как выяснилось, до поры. Никто так и не понял, откуда появились в Галисии варенги и франки, да еще в таком количестве, что разгромили в пух и прах воинственных готов и повергли в трепет римских орлов. А ведь под командованием Майорина находилось уже тридцать хорошо снаряженных легионов, готовых приступом взять древний город Карфаген.
— Так их всего семь тысяч? — разочарованно протянул Викентий, пристально при этом глядя на посланца Ратмира холодными глазами.
Первика видел легата во второй раз в жизни. Они уже встречались в Галисии в лагере Майорина после победы готов и римлян над свевами рекса Ярого. И кажется, не очень понравились друг другу. Во всяком случае, за себя Первика ручался. А когда он узнал, что падре Викентий путается с язычниками, доверие нотария к нему упало до нуля. А ведь этот костлявый и далеко еще не старый человек доводится, если верить слухам, родным сыном епископу Льву. Тому самому епископу Льву, который с божьей помощью спас Рим от гуннов Аттилы. Многие за этот беспримерный подвиг почитали его как святого. Прискорбно, что столь благочестивый пастырь породил столь злобную ехидну. Вот уж воистину неисповедимы пути господни.
— Малая численность не помешала варварам разгромить готов рекса Тудора, которых насчитывалось свыше тридцати тысяч, — утешил расстроенного легата нотарий Первика.
— Но они вряд ли сумеют взять Картахену, — поморщился Викентий.
— Не берусь судить, падре, — вздохнул Первика. — Знаю только, что Лиссабон они взяли за один день, а готский стан разгромили в одну ночь.
— Ты уже виделся с Майорином?
— Дукс Ратмир считает, что именно ты, падре, должен представить меня ему, как очевидца страшных событий.
— И что ты скажешь императору?
— Скажу, что страхи по поводу пиратов, напавших на Галисию, сильно преувеличены. Варенги и франки помогли свевам рекса Миодрага разгромить готов Тудора, но на Картахену они не пойдут.
— Ну что ж, светлейший Первика, я представлю тебя божественному Майорину, думаю, императору полезно будет узнать правду из первых рук.
Падре Викентия погубило сладострастие. Грех вполне простительный в людях молодых и полных нерастраченных сил. Даже строгая матерь церковь, в лице иерархов, снисходительно порой смотрела на проступки своих служителей, вызванные зовом бунтующей плоти. И пока смазливый монашек Викентий путался с городскими потаскухами, это никого особенно не волновало. К сожалению, судьба столкнула Викентия с падре Себастианом в одном из отдаленных монастырей. Среди братии ходили упорные слухи, что Себастиан провинился перед сильными мира сего, чуть ли не перед самой императрицей Галлой Плацидией. Викентий, отправленный в глухую обитель заботливым епископом Львом замаливать грехи юности, близко сошелся с благочестивым падре. От него он и узнал о ведьме Пульхерии и о демонах, которых эта мерзкая колдунья насылала на христиан. Викентий, со свойственным всем юношам пылом, поклялся падре Себастиану, что выведет колдунью на чистую воду, и тот благословил его на подвиг во славу Христа. Увы, Викентий не рассчитал своих сил. Его в который уже раз подвела слабость к женскому полу. Пульхерия без труда завладела не только телом молодого священника, но и его душой. Викентий пал так низко, что открывал ей тайны исповеди, хотя отлично знал, что матрона беззастенчиво использует сведения, полученные от него, в своих далеко не безвредных целях. Увы, даже смерть Пульхерии от рук наемных убийц не принесла падре облегчения. Письма, которые он писал этой женщине, попали в руки демона, коим благочестивые христиане справедливо считали ее сына, дукса Ратмира. С тех самых пор падре потерял покой. Многие служители церкви считали его еретиком и не единожды говорили епископу Льву о связях близкого к нему человека с самыми отъявленными язычниками. Многие называли Викентия сыном монсеньора Льва, но это было неправдой. Викентий доводился Льву всего лишь племянником. К тому же незаконнорожденным. И дабы прикрыть грех сестры, благородный Лев не стал пресекать слухи, бросающую тень на его безупречную репутацию. Увы, в последнее время здоровье римского епископа оставляло желать много лучшего, и перед Викентием во весь рост встала почти неразрешимая задача — найти могущественного покровителя раньше, чем многочисленные враги успеют лишить его сана, а значит, и средств к существованию. Таким покровителем мог бы стать Майорин, но зять божественного Авита не спешил выказывать Викентию своего расположения. И тому были веские причины. Майорин заподозрил падре Викентия в подлоге, и к этому, надо признать, у него были серьезные основания. Кто подменил письмо Майорина к тестю, так и осталось загадкой для умного падре. Возможно, это сделал сенатор Скрибоний, возможно — сам Орест. Но, так или иначе, божественный Майорин остался в дураках. И будучи человеком самолюбивым, он не стал выводить расторопного комита агентов на чистую воду, а отложил сведение счетов с ним до лучших времен. А то, что эти времена наступят после победы над вандалами, не сомневался ни сам Майорин, ни падре Викентий. К участи Ореста и Скрибония легат был абсолютно равнодушен. А вот собственная судьба не могла его не волновать. Викентий жаждал сохранить и жизнь, и положение в церковной иерархии и ради этого готов был на многое, если не на все.
Проводив нотария Первику, Викентий впал в глубокую задумчивость, из которой его вывел преданный Феон. Этого пронырливого молодца легат выудил с римского дна и ни разу не пожалел о затраченных усилиях и деньгах. Феону можно было поручить все, от кражи до убийства, но, к счастью, в подобных его услугах Викентий пока не нуждался.
