— Кто последним был в гостях у Викентия?
— Высокородный Дидий.
— Патрикий приходил один? — нахмурился Орест.
— Не уверен, — покачал головой Евсорий. — Телохранители епископа утверждают, что с Дидием был еще один человек, но сам патрикий это категорически отрицает. Бывший комит финансов считает, что убийцу следует искать как раз среди самих телохранителей, ибо пронести осиновый кол в покои Викентия мог только один из них. А что касается обычных посетителей, то их тщательно проверяют при входе. Проверили, кстати говоря, и самого Дидия. Он даже выразил свое возмущение по этому поводу монсеньору Викентию, и тот обещал разобраться.
Причин сомневаться в Дидии у Ореста не было, уж слишком хорошо он знал этого лентяя и обжору. У бывшего комита финансов не хватило бы мужества для столь изощренного убийства. Этот трус умер бы от страха раньше, чем поднял кол на понтифика. К тому же у Дидия не было причины для столь отчаянного шага. В конце концов, чем мог досадить Викентий сибаритствующему патрикию, разве что попреками в чревоугодии. Но это не тот грех, ради сокрытия которого человек, подобный Дидию, решится на отчаянный шаг.
— Ты правильно сделал, Евсорий, что утаил от обывателей Рима факт смерти понтифика. Мы похороним монсеньора Викентия со всеми причитающимися ему почестями, но только после моего триумфа. А любопытным передай, что епископ Римский отправился в дальний монастырь, дабы предаться в одиночестве молитвам и благочестивым размышлениям.
— Но многим покажется странным, что понтифик не принимает участия в твоем триумфе, — заволновался Евсорий.
— А ты скажи этим олухам, что христианский понтифик — это не фламин Юпитера, он не станет освещать своим присутствием победы, одержанные в кровавых битвах. Ступай, префект, и помни, я на тебя надеюсь.
Конечно, проще всего было бы связать убийство Викентия с патрикием Марком, самым заклятым его врагом. Но бывший магистр участвовал в недавно отгремевшей битве. Его видели клибонарии сиятельного Ореста. Если верить трибуну Акосте, именно сиятельный Марк возглавил отчаянную атаку гвардейцев, позволившую Непоту избежать позорного плена. Более того, все пленные в один голос утверждали, что Марк последние дни находился в свите Юлия и ни разу не отлучался из его лагеря. Какими бы магическими способностями людская молва не наделяла сына ведьмы Климентины, все-таки летать он пока еще не научился, а значит, можно смело вычеркивать его из списка подозреваемых. Что же касается христианских фанатиков, то их поимка вряд ли принесет пользу империи и самому Оресту, а потому лучшим выходом из создавшегося положения будет забвение всех обстоятельств позорного ухода монсеньора Викентия из этого мира.
Сенатор Аппий до того был взволнован предстоящим зрелищем, что явился к Дидию чуть ли не сразу же после восхода солнца. Потревоженный не ко времени патрикий не замедлил высказать по адресу старого знакомого ряд нелицеприятных замечаний, но тот пропустил их мимо ушей. В последние годы Рим не был избалован триумфами. Во всяком случае, ни Аппий, ни Дидий, уже немало лет топтавшие землю, так и не смогли припомнить, кого и по какому случаю Сенат почтил столь лестным знаком внимания. Похоже, последний такой триумф состоялся еще до их рождения. Причем нельзя сказать, что римляне за полвека вообще не одерживали побед, но поскольку эти победы ничего, в сущности, не меняли в незавидном положении империи, то у сенаторов хватало ума не придавать им эпохального значения и не смешить помпезными празднествами острых на язык римлян. В данном же случае здравый смысл явно отказал почтенным старейшинам, и они пошли на поводу у льстецов и лизоблюдов из свиты сиятельного Ореста. Победа в битве под Медиоланом хоть и положила конец вспыхнувшей гражданской войне, все-таки не принесла славы римскому оружию. Дидий без обиняков заявил об этом Аппию, после чего перевернулся на другой бок с явным намерением досмотреть прерванный сон.
— Ты что же, не пойдешь встречать божественного Ореста?
— А с каких это пор он удостоен этого титула? — приподнялся на локте Дидий, слегка уязвленный тоном настырного гостя.
— Римский Сената объявит Ореста императором уже сегодня, сразу после того, как шестерка белых коней вознесет его на Капитолийский холм.
Собственно, этого следовало ожидать. Малолетний Ромул, коего римляне в насмешку прозвали Августулом, то есть маленьким Августом, был, конечно, слишком слабой опорой гибнущей империи.
— А как же церковь? — вспомнил Дидий. — Ведь понтифик должен благословить Ореста на земное царствование. Или от нового обычая решили отказаться?
— Благословение будет, но позже, — понизил голос до шепота Аппий. — По моим сведениям, Дидий, монсеньор Викентий скончался на пути из Рима в дальний монастырь.
— Быть того не может! — притворно ахнул Дидий, с которого мигом слетели остатки сна.
О смерти Викентия он уже знал, но сиятельный Евсорий до того путано объяснял причину внезапного ухода понтифика в мир иной, что Дидий заподозрил нечто ужасное. Он действительно провел Скрибония в покои монсеньора, но на этом его помощь призраку закончилась. Что там произошло между посланцем патрикия печали и епископом Римским, он не знал и знать не хотел. Но если Викентий умер после встречи с воскресшим из мертвых Скрибонием, то никакой вины Дидия в этом нет. Сам патрикий чувствовал себя превосходно. Того же он желал и епископу Римскому. Правда, не совсем понятно, как это мертвый (если верить тому же Евсорию) понтифик отправился в путешествие по нашему миру. Но, в конце концов, это далеко не первое чудо, с которым Дидию пришлось столкнуться в этой жизни, и еще неизвестно, что нас всех ждет в жизни той.
— Так ты пойдешь встречать божественного Ореста? — рассердился Аппий на приятеля, вновь впавшего то ли в дрему, то ли в глубокую задумчивость.
— А триумфальную арку Аполлинарий успел построить?
— Успел, — хмыкнул сенатор. — С аркой Трояна ее, конечно, не сравнить, но для Ореста сгодится и такая.
— Тогда пойду, — с вздохом сказал Дидий. — Чтобы им всем пусто было.
— Кому это им? — насторожился Аппий.
— Твоим сенаторам, — усмехнулся патрикий. — Нашли время для торжеств.
Насчет триумфальной арки Аппий не покривил душой. Сделана она была на скорую руку, но обильно украшена фальшивой позолотой и цветами, в которых в эту летнюю пору недостатка не было. Поскольку арка была своеобразным символом всей торжественной церемонии, чернь к ней близко не подпускали. Римские вагилы, надувшиеся спесью по случаю столь важного события, дружным рыком сдерживали волнующуюся толпу. На городских стражников римляне не обижались, их считали своими, а потому прощали им не только ругань, но и удары древками копий. Служба, ничего не поделаешь. Зато толпа разразилась свистом и улюлюканьем, когда легионеры божественного Ореста стали выстраиваться жидкой цепочкой вдоль широкой улицы, дабы оградить торжественную процессию от случайных наскоков. Легионеры в массе своей были варварами, а потому любовью горожан не пользовались. Дидий и Аппий, отправившиеся к месту торжеств на носилках, вынуждены были их покинуть и пройти последние две сотни шагов как простые смертные. Зато у арки они оказались в своей среде. Едва ли не все почтенные мужи Рима собрались здесь, чтобы чествовать божественного Ореста. Иные в угоду новому императору облачились в шерстяные тоги, хотя жара стояла невыносимая. Дидий смотрел на блюстителей старинных обычаев с тихим ужасом и радовался тому, что оказался умнее услужливых чудаков. Кстати, у арки в немалом числе толпились варвары. В основном это были ветераны прежних войн, сумевшие дослужиться до званий трибунов или комитов. Варвары никогда не расставались с мечами. А уж снять с них штаны и заставить щеголять в одних туниках не пришло бы в голову даже Цезарю, не говоря уже о сиятельном Оресте, который сам едва ли не половину жизни проходил в чужой одежде, словно какой-нибудь гунн. От триумфальной арки дорога вела прямо на Капитолийский холм, где располагалось здание Сената. Подъем здесь был довольно крут, и многие патрикии сомневались, что лошади сумеют втащить тяжелую колесницу на такую высоту, не сбившись с триумфального шага.
