На палубе стояла Корнелия, облокотившись на перила.
– Это вы, мсье Пуаро, – начала она, обернувшись, – ужасно,
такое страшное несчастье.
Пуаро посмотрел на небо.
– Когда светит солнце – луна не видна, – проговорил он, – но
стоит закатиться солнцу, стоит солнцу скрыться…
– Простите? – сказала Корнелия, широко открыв рот.
– Я только сказал, мадемуазель, когда заходит солнце, мы
видим луну. Вы со мной не согласны?
– Почему же, разумеется, согласна.
Однако она смотрела на него неуверенно. Пуаро усмехнулся.
– Я болтаю глупости, не обращайте внимания.
Он неторопливо направился в сторону кормы. Около первой
каюты он помедлил. Оттуда доносился голос…
– Какая неблагодарность – после всего, что я для тебя
сделала! Никакого сочувствия к несчастной матери! Никакого сочувствия к моим
страданиям…
Пуаро плотно сжал челюсти. Он поднял руку и постучал.
Настороженная тишина и затем голос миссис Оттерборн:
– Кто там?
– Мне нужна мадемуазель Розали.
Девушка показалась в дверях. Она выглядела измученной,
темные круги под глазами, морщинки у рта.
– В чем дело? – спросила она грубо.
– Что вам угодно?
– Я хотел бы поговорить с вами, если вы согласитесь
доставить мне это удовольствие.
Она еще больше помрачнела, глядя на него подозрительно.
– О чем?
– Прошу вас, мадемуазель.
Она вышла на палубу и закрыла за собой дверь.
– Ну.
Пуаро мягко взял ее под руку и повел вперед, на корму. Они
прошли душевые и завернули за угол. Вся корма теперь принадлежала им, впереди
простиралась широкая река. Пуаро облокотился на перила. Розали же стояла прямо
и чопорно.
– Ну? – повторила она нетерпеливо.
– Мне необходимо задать вам несколько вопросов, мадемуазель,
– начал он медленно, тщательно подбирая слова.
– Но я почти уверен: вы не захотите ответить ни на один из
них.
– Тогда вы привели меня сюда напрасно.
Пуаро медленно водил пальцем но деревянному поручню.
– Вы, мадемуазель, привыкли нести свое бремя в одиночестве.
Так можно надорваться. Напряжение станет вам не под силу. Мадемуазель, вам не
под силу это бремя, вы недолго сможете жить в таком напряжении.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – сказала Розали.
– Я говорю только о фактах, простых и страшных. Назовем вещи
своими именами и сделаем это покороче. Ваша мать – алкоголик, мадемуазель.
Розали молчала. Впервые она растерялась. Она было открыла
рот, но снова стиснула губы.
– Не нужно ничего говорить, мадемуазель. Я сам все скажу за
вас. Еще в Асуане меня заинтересовали отношения между вами. Почти сразу мне
стало ясно – вы самоотверженно оберегаете свою мать от чего-то, а этот ваш
сарказм и непочтительность к ней не больше, чем маска. И от чего вы оберегаете
ее, я понял гораздо раньше, чем встретил ее однажды утром настолько пьяной, что
ошибиться было невозможно. Мне стало ясно – она устраивает пьяные оргии в
одиночестве, а вы мужественно боретесь с пороком, с которым бороться трудно,
почти невозможно. Ведь она, подобно всем пьяницам, научилась хитрить, добывать
спиртное и прятать его от вас. Я бы нимало не удивился, узнав, что лишь вчера
вечером вы раскрыли ее тайник. И, значит, вчера же, как только ваша мать
уснула, вы опустошили тайник набросили бутылки со спиртным в воду.
– Он помолчал.
– Я ошибаюсь?
– Нет. Вы совершенно правы.
– Она заговорила, отчаянно, горько.
– Как глупо было молчать, но мне было стыдно, и я не хотела,
чтобы все узнали! Ведь тогда бы все узнали. И потом, меня оскорбило такое
нелепое подозрение… подозрение, будто я…
Пуаро закончил фразу за нее:
– Вам показалось оскорбительным подозрение в убийстве?
– Да, – и снова неудержимая исповедь, – я так отчаянно
старалась скрыть ото всех… ведь она не виновата. Ее книги больше не покупают.
Всем надоел ее дешевый секс, а она никак не может смириться, ей это кажется
несправедливым. И вот она стала пить. Я долгое время не могла понять, почему
она ведет себя так странно. Потом поняла, пыталась остановить ее. Какое-то
время все шло нормально, но вдруг началось снова, и жуткие скандалы и ссоры с
посторонними людьми. Ужасно, – она вздохнула.
– Мне приходится быть начеку, чтобы вовремя увести ее… И вот
она возненавидела меня. Она во всем винит меня. Иногда я вижу это в ее глазах…
– Бедная девочка, – сказал Пуаро. Она резко повернулась к
нему.
– Не смейте меня жалеть. Не будьте ко мне добры. Мне легче
без этого.
– Она глубоко и горестно вздохнула.
– Я так устала. Смертельно устала.
– Я знаю, – сказал Пуаро.
– Все вокруг считают меня грубой, невоспитанной, упрямой. А
я ничего не могу поделать. Я разучилась быть хорошей.
– Я же говорил вам – вы слишком долго несете свое бремя в
одиночестве.
– Какое облегчение разговаривать с вами, – медленно сказала
Розали, – вы всегда были так добры ко мне, мсье Пуаро. А я так часто обходилась
с вами безобразно грубо.
– Вежливость совсем не обязательна между друзьями.
Она вдруг снова стала подозрительной.
– Наверное, вы расскажете о нашем разговоре? Вам ведь
придется объяснить, почему я выбросила за борт эти проклятые бутылки?
– Нет, вовсе не придется. Вы только ответьте мне: когда это
было? Десять минут второго?
– По-моему, да. Я не помню точно.
– Так, теперь скажите, мадемуазель, вы видели мадемуазель
Ван Скулер?
– Нет, не видела.
– По ее словам, она выглянула из двери своей каюты.
– Наверное, я не заметила. Я оглядела палубу, а потом
повернулась к реке.
– Значит, вы не видели ничего – совсем ничего, когда были на
палубе.
Наступило молчание, долгое молчание. Розали нахмурилась,
казалось, она серьезно обдумывает что-то. Наконец, она решительно проговорила:
