— Рубикон уже перейден?
— Пока нет, — отозвался он. — С кем имею честь?
— Демон Вадимир. Посланец ада.
— Любопытно, — задумчиво проговорил Цезарь. — До сих пор я полагал, что все эти рассказы о потустороннем мире — досужие вымыслы невежественных варваров. И что вам понадобилось в Вавилонской башне?
— Мне нужно то, не знаю что.
— Должен вам сказать, любезнейший, что вы не одиноки в своих поисках.
— Догадываюсь.
Цезарь возлег на стоящее поодаль ложе и впал в меланхолическую задумчивость. Кажется, я был ему неинтересен. В ведущейся в Вавилонской башне игре за власть я представлял собой ничтожно малую величину.
— Вы обречены, — с ласковой улыбкой сказал я Цезарю. — Удар кинжала, и всё будет кончено.
— Так вы Брут? — недовольно нахмурился Цезарь.
— Я уже сказал вам, почтеннейший, что меня зовут Вадимир. Там наверху вас ждут либо Чингисхан, либо Наполеон, а возможно, оба вместе. У одного неисчислимая орда, а у другого пушки. Но в любом случае ваши легионы будут уничтожены еще до того, как вы перейдете Рубикон.
— Иными словами, вы мне советуете остаться здесь, на третьем этаже башни?
— Вы получите власть над Римом.
— И буду убит в результате заговора.
— Такова жизнь, — пожал я плечами.
— Мне нужна власть над миром, демон Вадимир! И уж если я попал в эту башню, то постараюсь пройти весь путь до конца.
— Похвальное упорство, но совершенно бессмысленное. У вас нет ни малейшего шанса, милейший. Я понимаю всю степень вашего разочарования. Блестящий ум, стратегический талант — и всё это летит коту под хвост только потому, что у вас нет пушек. Вы знаете, кто вам противостоит на четвертом этаже?
— Некий Буонапарте, корсиканский выскочка, осмелившийся бросить вызов верховному жрецу храма Юпитера.
— У него весомые аргументы, во всяком случае, в противоборстве с вашими легионами, Цезарь. Но и ему не попасть на пятый этаж.
— Вы знаете, кто его контролирует?
— Скорее всего, бесноватый фюрер, полное ничтожество, но у него есть танки и гаубицы.
— По-вашему, я должен договориться с этим фюрером, чтобы разбить Буонапарте? Но у нации не может быть двух вождей, и власть над миром тоже не делится на двоих!
— Зато вы получите четвертый этаж.
— Да, но пятый этаж по-прежнему останется для меня недоступен.
— Но ведь есть же еще и шестой.
— А кто контролирует шестой этаж?
— Понятия не имею. Этот честолюбец пока что себя не обнаружил, и о его возможностях мне трудно судить.
— Кажется, именно этот человек страшит вас более всего, — покосился на меня Цезарь.
— Неизвестность всегда пугает.
Цезарь встал со своего ложа и прошелся по шатру. Нам с Жанной он даже сесть не предложил, что было с его стороны не очень вежливо. Тот же царь Пирр вел себя куда более любезно. Я нисколько не сомневался, что этот честолюбец пойдет на любой сговор, только бы добиться своей цели. Цели в общем-то понятной, но не вызывающей живого отклика в моей душе. Я хоть и не Брут, но всё-таки республиканец. Мне никогда прежде даже в голову не приходило мечтать о власти над миром. И вот вам пожалуйста, именно я угодил в Вавилонскую башню, где, похоже, сплелись в гадючий клубок все честолюбцы, жившие в этом мире. Проблема моя была в том, что я не знал, кто ждет меня на шестом этаже, хотя и мог строить на этот счет всяческие предположения. Но в любом случае мне нужна была поддержка, ну вот хотя бы Цезаря, который ведь недаром был верховным жрецом храма Юпитера.
— Я вам не верю, демон Вадимир.
— Так и я вам не верю, Цезарь. Просто у нас с вами сейчас одна цель — попасть на шестой этаж.
— А кто вам мешает это сделать?
— Прежде всего вы, потом Наполеон, потом Гитлер.
— Так вы надеетесь обмануть бесноватого?
— С вашей помощью, Цезарь.
— Хорошо, я согласен.
Хотел бы я всё-таки знать, кто разыгрывает эту чудовищную комбинацию. Из разговора с Цезарем я уяснил, что собственное будущее не является для него тайной за семью печатями. Во всяком случае, он знает, что перейдет Рубикон, станет полновластным властителем Рима и будет убит заговорщиками во главе с Брутом. Но такая осведомленность могла означать только одно: встреченный мною Цезарь не был истинным Цезарем, а был лишь актером, которому неведомые силы доверили играть эту роль. Возможно, даже против его воли, и этот человек мучительно ищет выход из ситуации, в которую неожиданно попал. Конечно, я мог бы поговорить с ним начистоту, но у меня не было полной уверенности в том, что Лжецезарь тяготится навязанной ему ролью. Не исключено, что он добровольно согласился играть в этом спектакле в расчете заполучить главный приз в конце трудного пути.
Легионеры Цезаря проводили нас с Жанной к лестнице, которая вела на четвертый этаж Вавилонской башни. На входе нас любезно подхватили французские жандармы. Вообще-то я неплохо говорю по-французски и по-английски, но если кто-то думает, что я владею еще и латынью с греческим, тот глубоко заблуждается. С Пирром и Цезарем мы говорили на чистейшем русском языке. Вот и жандармы Наполеона Бонапарта обратились ко мне на языке Пушкина, почему-то проигнорировав язык Корнеля, Расина и Виктора Гюго. Будучи законопослушным гражданином, я не стал им оказывать ни малейшего сопротивления, попросил лишь проводить меня к императору.
Покои корсиканского выскочки были обставлены с вызывающей роскошью. На робкое покашливание моих провожатых император даже внимания не обратил, а они почему-то постеснялись заявить о себе в полный голос. Наполеон изучал карту военных действий. Мундир его был расстегнут, а знаменитая треуголка вместе с тростью и перчатками лежали поодаль, на изящнейшей работы столике.
— Имя? — бросил император.
— Штирлиц.
— Звание?
— Штандартенфюрер.
Наполеон впервые глянул на меня с любопытством. Видимо, прикидывал в уме, можно ли доверять этому невесть откуда возникшему фрукту. Особенно долго он почему-то изучал Жанну. Впрочем, моя спутница всегда привлекала к себе мужские взоры.
— Что нужно от меня вашему шефу?
— Ничего. Он слишком самонадеян, чтобы прибегать к чужой помощи. Сотрудничество вам предлагаю я.
— А какая мне польза от штандартенфюрера?
— Никому не помешает агент во вражеском стане.
— Вы не тот, за кого себя выдаете.
— Так и вы, если мне не изменяет память, родились не императором.
Мои слова можно было толковать двояко. И как намек на происхождение известного всему миру корсиканца, и как сомнение в том, что стоящий передо мной человек действительно Наполеон Бонапарт. Мне кажется, я был понят правильно. Во всяком случае, на лице моего нового знакомого появилась кривая усмешка.
