Бусонские кумушки сгорали от нетерпения увидеть и сердцееда князя Тимерийского, и его новую пассию – Лилию Садерлендскую, из-за которой разгорелся весь этот сыр-бор. Спор, собственно, велся вокруг одного: уронит ли слезу прекрасная Лилия по поводу поражения своего незадачливого жениха барона Стига, или же будет откровенно радоваться удаче любовника князя Андрея. Люди посолиднее обсуждали, сколько минут продержится во славу Мессонии и всей Либии барон Краулендский против залетного Героя. Выходило как-то до смешного мало и обидно для бусонского самолюбия. Эстеты ждали поединка чародеев, ибо для людей сведущих нет большего наслаждения, чем игра интеллекта. Что по сравнению с этим кровавая бойня на потеху черни?
Правитель Гиг Сигирийский прибыл ближе к полудню, сопровождаемый героем дня Стигом Краулендским и просто Героем князем Тимерийским. Все тут же обратили внимание, что барон Стиг неестественно бледен и мрачен, как покойник, уже подготовленный к жизни иной, а князь весел, как птичка поутру после хорошего завтрака. Разумеется, черноглазая Садерлендская была здесь же. Зря беспокоились кумушки, совести у нее, оказывается, хватило, чтобы появиться на людях после пережитого позора. Выглядела она не раскаявшейся грешницей, а победительницей, словно не по ее вине идет на смерть барон Краулендский, дабы не уронить мессонской чести. Все-таки доблесть в сердцах мессонцев не угасла, и это, бесспорно, приятно сознавать, сидя на трибуне, в безопасном отдалении от кровавой драмы.
Первыми на арену вышли барон Антильский, секундант Краулендского, и магистр Пигал Сиринский, секундант Тимерийского. Ждали чародея Зеила, но тот, к огромному разочарованию толпы, и в этот раз уклонился от боя. Скептики в очередной раз одержали победу, а легковеры были посрамлены.
Пигал внимательно оглядел мечи: на его придирчивый взгляд, ничего необычного в них не было. Стиг Краулендский, как лицо, оскорбленное противником, выбирал меч первым. Взгляд мессонского барона насторожил сиринца – абсолютно отсутствующим был этот взгляд. Судя по всему, Зеил здорово поработал над бароном, превратив его в натурального зомби. Пигал обратил на это внимание своего подопечного, но Герой как ни в чем не бывало продолжал улыбаться публике: добродушно, как отметила часть бусонцев, симпатизировавшая Тимерийскому, вызывающе, возразили им недоброжелатели, коих было числом поболее, глумливо, поддержали недоброжелателей в окружении Гига Сигирийского, и, наконец, обольстительно-окончательный вердикт был вынесен женской половиной собрания, независимо от возраста и политических пристрастий. Достойнейший Пигал посчитал улыбку наглой, перейдя тем самым в стан недоброжелателей, и махнул на молодого человека рукой.
Противники сошлись лицом к лицу в центре арены. Публика затаила дыхание в ожидании первых ударов стальных клинков. Однако клинки так и не сошлись в коротком, как вспышка молнии, поцелуе. Меч барона Стига прочмокал мимо плеча увертливого противника. Этот промах вызвал бурю насмешек на трибуне. Князь был хорош, что ни говори. Казалось, он не двигается, а танцует, не рубится, а вырисовывает в воздухе замысловатые фигуры. На барона Стига ловкость противника не произвела особенного впечатления: он с настойчивостью идиота продолжал рубить воздух. Публика веселилась от души, и только на лицо правителя Гига набежала тень, да барон Зак Садерлендский нервно покусывал губу.
Наконец князь Тимерийский тоже решил нанести удар, скорее, с целью напугать противника, чем убить. В первый раз за время поединка мечи встретились, и случилось чудо – клинок князя хрустнул, словно стеклянный, и переломился у самого основания. Толпа охнула – вот оно, началось! Никто не усомнился, что это был выпад чародея Зеила, стоящего невидимкой за спиной барона. Его противник, Пигал Сиринский, выглядел растерянным, это заметили все и разочарованно вздохнули. Во всяком случае, «гном» ничем не смог ответить на выпад колдуна и оставил своего подопечного на произвол судьбы.
Достойнейший Пигал действительно пребывал в затруднении, в конце концов, он же не фокусник какой-нибудь, чтобы изрыгать огонь изо рта, как от него ждет окончательно рехнувшаяся толпа.
Все попытки князя выбить чудо-оружие из рук противника заканчивались ничем: меч сидел в руке Стига как приклеенный. Барон не моргнув глазом выдержал даже страшный по силе удар ногой в лицо, непременно бы опрокинувший на арену любого другого воина. Здесь даже скептики уверовали, что все это неспроста. Краулендский наступал на своего противника с настойчивостью марионетки, беспрерывно размахивая мечом, понукаемый опытным кукловодом. Но при этом даже капельки пота не выступило на его бледном лице. Дышал он на зависть ровно, словно кто-то посторонний размеренно качал мехи у него в груди. Барона поддерживала чудовищная внешняя сила, и в этом у примолкших зрителей уже не было сомнения. Зато появился страх: одно дело болтать о колдунах и чародеях за чаркой доброго мессонского вина и совсем иное наблюдать за их действиями воочию и прикидывать в уме – не коснется ли это и собственной шеи.
Князь Тимерийский явно сдавал, меч барона Стига уже не раз свистел в опасной близости от его лица. К тому же барон все наращивал и наращивал скорость и силу своих ударов, и не было на свете человеческого сердца, которое могло бы выдержать этот чудовищный темп.
И все-таки князь Тимерийский продолжал бороться. Большие зеленые глаза его бдительно следили за противником, но уставшее тело уже не успевало за командами возбужденного схваткой мозга. Внезапно князь поскользнулся и упал на спину. Тяжелый меч барона Стига взлетел над его головой, но тут и случилось нечто чудовищное и невероятное, о чем потом долго судачили в славном городе Бусоне. То ли случайно, то ли это была заранее подготовленная Пигалом Сиринским ловушка, как потом утверждали многие очевидцы, но князь Тимерийский вдруг подставил под лезвие несущего смерть меча обрубок дерева или статуэтку – словом, нечто на первый взгляд совершенно бесполезное, однако меч барона Стига вдруг вспыхнул ярким пламенем, а следом загорелся и сам барон. Видимо, боль привела Краулендского в чувство, и он закричал, заметался по арене, к ужасу зрителей. Бросившийся ему на помощь слуга тоже вспыхнул таким же синеватым пламенем, и этого оказалось достаточно, чтобы публика завопила от страха и ломанула, сметая все на своем пути, к выходу.
В чудовищном колдовстве, которое стоило Бусону еще около десятка жизней, унесенных невиданной давкой, обвинили Пигала Сиринского. Всему есть предел, даже терпению народа. Барона Краулендского не любили, но другие за что погибли? Уж коли ты маг и выходишь на публику со своим искусством, так будь добр обеспечить ни в чем не повинным людям безопасность. А то что же это происходит, дорогие сограждане, болтаются тут всякие по благословенной Либии, ни дна им, ни покрышки. Слышались, правда, робкие возражения, что де не Пигал Сиринский начал дьявольское соревнованием, а сам барон Стиг прибег к помощи чародея Зеила, но это были те самые скептики, которым уже били морды за Елену Арлиндскую и теперь добавили еще и за Пигала Сиринского, чтобы знали, за кого заступаться в следующий раз.
Толпа бурлила под окнами дворца Гига Сигирийского, сдерживаемая лишь жиденькой цепочкой имперских гвардейцев. Судя по всему, бусонцы ждали только темноты, чтобы перейти к решительным действиям.
