В комнату ворвалось несколько жриц. Их мне хорошо было видно в просвет между расстегнутыми краями саквояжа. Первая из илиек, взглянув на мирно почившую ручницу, заголосила:
– О, Юния Добрейшая! Шельда, что сделали с тобой?! Что сделали?!
Другая наклонилась над кроватью и потрясла спящую, желая убедиться, жива ли она или мертва. На что Шельда сладостно промычала сквозь сон:
– Блатомир… волшебник мой… Раздевай меня, раздевай…
Услышав эти слова, служительницы богини сначала застыли в тяжелом молчании, а потом издали жалобный вой. В следующую минуту одна из глазастых девиц обнаружила на полу разбитую шкатулку, в которой уже не было ни «серебряного фаллоса», ни руки ненавистного им герцога, и вой стал отчаянным.
– Кто мог сделать это?! О, священный фаллос! Кто истязал нашу Шельду?! Кто покрыл ее тело грехом?!– в не себя от горя стонали жрицы.
Меня же от их взбалмошной истерики начало клонить в сон. Я зевнул, сползая еще на один ящик, и подумал: «Господин великий маг, а со своей ли ты чашечки хлебнул последний раз? И что за странные крошки оказались на дне сосуда? Уж не крошки ли таблеток клофелина?». Если действительно мне под руку попалось недопитое шампанское Шельды, то дела поворачивались скверно: я мог уснуть в самый неподходящий момент. Например, прямо сейчас и продрыхнуть здесь до утра, если кому-нибудь не придет в голову выпотрошить волшебную сумку раньше. Эта опасная мысль несколько взбодрила меня, я поднялся выше и стал присматриваться к происходящему в покоях ручницы.
Одна из жриц, низенькая и толстоватая, пыталась убедить подруг, что в комнате кроме Шельды должен быть кто-то еще. Ведь отзывался же мужской голос, на требования открыть дверь! На что другая служительница Юнии очень разумно возразила:
– Но видишь сама – нет здесь никого! А если и был, то проклятый демон или этот нечистый маг, который как-то исчез! Не можем мы гадать, куда они делись! Нужно скорее обо всем сообщить верховной!
– Долита, оставайся здесь, стереги! – сказала илийка в бардовой одежде с янтарными бусами. – А мы бежим за Фелосеей!
– Горе пришло в наш храм! – всплакнула толстушка, отступая к двери.
Скоро топот их ног стих за поворотом коридора.
Долита, оставшаяся охранять комнату, сначала недвижимо стояла с приоткрытым ртом, поглядывая в сторону кровати, на Шельду и ее кружевные трусики, так мило обтягивающие ягодицы. Потом она подошла к столу, осторожно потрогала флакон дезодоранта, взяла в руки игрушечный гробик и, увидев что-то занятное в сумке, наклонилась. Этим занятным оказался я сам. Совершенно определенно жрица видела мою голову, возвышавшуюся над ящиком с «Клинским». Когда наши глаза встретились, мне ничего не оставалось, как сказать:
– Ку-ку!
И дважды щелкнуть зубами.
– Голова! – жрица отпрыгнула и бросилась из комнаты с криком: – Жуткая голова! Говорящая голова в сумке!…
Удивительно, но сами боги даровали мне шанс выбраться из этого дрянного места, чем я поспешил воспользоваться: вылез из саквояжа. Поглядывая на Шельду, наслаждавшуюся сном с милой улыбкой на лице, вернулся к столу и проверил свои прежние подозрения. Чашка ручницы действительно была пуста, лишь на дне виднелись белые крупинки клофелина. А в моей посудине еще оставалось несколько глотков шампанского, и я их неторопливо допил, обдумывая, что делать дальше.
В дальней части святилища послышались и затихли быстрые шаги.
Вернувшись взглядом к спящей жрице, я подумал, что не стоит оставлять ее, такую беззащитную, раздетую и прекрасную на растерзание Фелосее и остальным непорочницам, которые появятся с минуты на минуту. Подставив сумку ближе к кровати, я бережно приподнял Шельду и направил ее ноги во второе секретное отделение, где был разбросан гардероб госпожи Рябининой. Потом я обнял илийку пониже груди и опустил ее на ящики, сам едва не нырнув за ней из-за усиливающегося головокружения. На ящиках Шельда не удержалась, соскользнула вниз, упав на дно с глухим стуком. И застонала от блаженства, зарывшись в ворохах модных одежд Элсирики.
– Пора, – решил я, зевнув. – Нужно делать отсюда ноги.
Быстренько застегнув саквояж и схватив посох, я направился к выходу.
Узенький коридор, покрытый блеклыми росписями, я одолел почти бегом. Только под конец ноги стали ватными, на последнем участке, изгибавшемся к ритуальному залу, я едва передвигал их. Вдобавок мне пришлось бороться с веками, опускавшимися на глаза словно железные шторки. Хор женских голосов, двигавшихся на меня, дал еще одну каплю бодрости. Я догадался, что с юго-западной части святилища ко мне приближается воинство непорочных девиц, настроенных очень серьезно. Как сумел, ускорил шаги, и выйдя в зал, едва не столкнулся с самой Фелосеей, сопровождаемой шумной свитой.
Не знаю, как они сразу не заметили меня: может, жрицы были слишком потрясены произошедшим в комнате пречистой ручницы и, спеша к ней, не видели ничего вокруг, а может, кто-то из богов укрыл меня от их горящих гневом взглядов. Избегая встречи с илийками, я шмыгнул за трон Юнии, и затаился там, прикрывшись сумкой. Служительницы храма, сотрясая воздух разъяренными возгласами, прошествовали мимо, а я обессилено прислонил голову и закрыл уже ничего не видящие глаза.
– О, мой сладкий Блатомир!… – прилетел откуда-то тихий голосок. – Раздевай меня, раздевай…
Наверное, это Шельда разговаривала во сне. И я, слабо зевнув, стремился присоединиться к ней, только неожиданно в мой сон вмешался другой голос, негромкий, но крайне нахальный:
– Блатомир, дурень ты набитый! Немедленно вставай и выбирайся из храма!
– Ага, щас… – зевнув, отозвался я. – Посплю минутку…
– Шевелись давай! Иначе следующий твой сон будет вечным! Непорочные тебя на куски порвут! – похоже, этот голос принадлежал моему засыпающему разуму.
– О, мать грешная… – я зашевелился, поскольку совсем не хотел быть разорванным на куски.
Приподнялся и, не удержавшись на ногах, стукнулся лбом о постамент трона. Удар получился неожиданно сильным, словно сама Юния подтолкнула меня коленом под зад. Искры брызнули из глаз, и голову пронзило болью до самого затылка. Это неприятное событие на минутку развеяло сон, я подхватил сумку, посох и осторожно выглянул из-за трона с гигантской статуей.
Зал был пуст, если не считать двух жриц и послушницы в короткой белой тунике, стоявших спиной ко мне возле осветительной чаши. Я бесшумно вышел из укрытия и направился к выходу, пылавшему полосой солнечного света. Не знаю, заметили меня жрицы или нет (за спиной я слышал чей-то изумленный возглас), но я благополучно вышел из храма, остановился под портиком, трогая пылавшую от боли шишку на лбу и щурясь от ослепительного солнца. Ноги снова не слушались, голова шумела, шла кругом, и глаза закрывались сами собой. Собрав остатки воли, я сделал еще несколько шагов, добрался до лестницы и решил, что дальше не пойду. Не пойду ни за что на свете. Пусть меня обвиняют во всех земных грехах, рвут на части, режут серебряными кинжалами, но я сяду здесь и немного посплю.
