Дрожь прошла по присутствующим.
– Кроме шуток, – сказала нам Сьюзен, видимо, желая извиниться за то наказание, которому нас подвергали ее сотоварищи. – Телеологисты просто обожают поговорить. И хорошо, потому что в нашей религии, пожалуй, ничего другого и нет.
– Сьюзен права, – сказал Роланд. – Мы не служим мессу в традиционном смысле. У нас есть несколько церемоний, ничего даже отдаленно похожего на литургию, и очень мало с точки зрения священных книг. Мы верим, что и в этих вопросах мы должны быть гибкими, а книги меняются.
– Мышление – уже богослужение, – вставил Джон. – Точно так же, если говорить о том, что ты думаешь. Но не все думают одинаково.
– Да, вот именно, – согласился Роланд. – Мы хотели бы получить религию, которая была бы лишена всякой догматической жесткости и жестокости, шкурной ортодоксальности, папских булл, безгрешных наставлений и увещеваний... и всякого такого сброда.
– Мы отвергаем откровение как источник истины, – сказала Сьюзен. – Больше всего крови в истории было пролито при спорах, чья книга святее.
– Книги пишут люди, – сказал с ударением Роланд. – А не боги.
– Разумеется, – сказал Джон, – есть еще очень много вопросов. Из телеологического ручья вытекает множество течений. Мы верим, например, в коммунальное житье. Опять же, в этом нет ничего нового...
– Единственное, чего мы не делаем, – вставила Сьюзен, – это не обращаем никого в нашу веру. Мы хотим обращать людей только личным примером или чем-то вроде осмотического проникновения в общество, но не убеждением. Только не раздачей памфлетов на углах улиц.
– Похоже на то, что такая религия для меня, – сказал я наконец. Собственно говоря, для моих ушей это прозвучало как Кант, Шопенгауэр и Гегель, которых прогнали через синтезатор белка и наперчили радикальной теологией середины двадцатого века. – Где мне расписаться во вступлении в члены?
– Прямо тут, – сказал Джон, обводя рукой собравшихся, – и ты это уже сделал, задав этот вопрос.
Я прислонился к рюкзачку Дарлы, расплел ноги и положил их под стол.
– Ну, единственное мое возражение сводится к тому, что я не люблю жить коммуной. Я очень страшный по утрам, и я по ночам рыскаю в кладовке. И вообще-то я очень несговорчивый и не любящий помогать коллективу сукин сын.
Джон сахарно улыбнулся мне.
– Но я уверен, что на свой лад ты очень обаятельный человек, и тебя легко полюбить. Однако совершенно не обязательно жить с прочими телеологистами, чтобы им быть.
– Просто надо еженедельно опускать свою лепту в тарелку для сбора пожертвований, а?
– Нет. Прибавь к своему списку того, что мы не делаем, то, что мы не собираем членские взносы.
– И не берем ни от кого пожертвований, – добавил Роланд, – а равно и не вымогаем их.
– А кто платит за жилье? – спросил я, потрясенный. Может быть, это и впрямь мой любимый вариант древней религии.
– Наша финансовая поддержка идет от фонда Шуйлера, он был основан австралийским мультимиллиардером, который довольно рано обратился к телеологии. Он прочел книги основателя религии Ариэли Маккензи-Дэвис, – Джон растянулся на полу, опираясь головой на руку. – Она очень интересно пишет. Я тебе дам прочесть ее первую работу, то есть, – сказал он, а голос его тут же стал несчастным, – если я не настолько рассеян и не забыл ее в своей котомке, что осталась в автобусе.
Это воспоминание привело на ум и остальные события, и беседа замерла. Я попытался ее возобновить.
– Кроме того, – сказал я, – я не отношусь к тем людям, которые могут совершить «прыжок» к вере. Я пытался читать Кьеркегаарда, но у меня это пошло не под гору, а в гору.
Только Сьюзен, американка, привыкшая к подобного рода шуточкам, поняла, в чем дело и что я хотел сказать. Лицо ее исказилось, словно от боли.
– Не надо, Джейк, после такого дня, – упрекнула она меня.
Роланд подозрительно посмотрел на нас.
– Я что – чего-то недопонял?
– О господи, – сказал Джон, – до меня только что дошло. Ну конечно, просто американская шутка, когда название или имя разделяют на отдельные кусочки и всем придают какой-то смысл.
Роланд заинтересовался, и Джон объяснил ему. Роланд покачал головой.
– Джейк, иногда твои культурные аллюзии и намеки, не говоря уже о большей власти твоей лексики, весьма странны и устарели. По крайней мере, я далеко не всегда тебя понимаю. Ты, конечно, из Северной Америки. А из какой ее части?
– Западная Пенсильвания, старые Соединенные Штаты Америки. Она довольно изолирована, и там примерно столетнее культурное отставание от современности. Еще и лингвистическая атрофия. Большая часть выражений из разговорного языка родом из середины двадцатого столетия, даже раньше. Это был мой родной язык, всосанный с молоком матери, и я никогда не отучусь от него.
– Но ведь ты кажешься образованным человеком?
– Это уже пришло потом, здесь.
– Понятно. Дарла, а у тебя акцент, который я никак не могу опознать. По звучанию похоже на... средне-колониальный, но я знаю, что это не совсем то. Просто не могу найти лучшего слова.
– Моя мать работала в колониальном управлении много лет, – сказала Дарла. – И таскала меня с планеты на планету. Она была канадкой, а мой отец – голландцем. Поэтому дома по очереди – английский и нидерландский, в школе – интерсистемный, а еще португальский, тагалогский, бенгальский, шведский, африкаанс, финский...
Мы все рассмеялись. Обычный языковой салат.
– Слава богу, что есть интерсистемный и английский, – сказал Джон. – Иначе у нас тут был бы Вавилон.
Он зевнул.
– А уж если говорить насчет горок, так мы все катимся с ног долой...
Все согласились. Мы быстренько убрали мусор от ужина и приготовились провести холодную ночь в скорлупке из металла посредине Восточного Иисуса (так окрестил это место Роланд).
Но прежде чем мы легли спать, необходимо было поговорить с Джоном.
– Джон... мне надо было бы сказать тебе об этом раньше, но как-то не было возможности... за мою голову назначена цена. Ты и твои люди могут из-за меня оказаться в опасности.
– Так я и думал, колониальные власти?
– Да, и они тоже, но это наименьшее зло.
– Понятно.
– Откуда ты знал? – спросил я удивленно.
– Те самые слухи, которые мы упомянули. В них говорится, что за тобой все гоняются.
И снова – словно за нами действительно следует некая неотвратимая тень. Мне уже было от нее тошно.
– Все? – я потеребил нижнюю губу. – Может быть, нам следует уехать?
– Я не собираюсь в такое время ночи гнать машину в город. Я никогда не смогу найти дорогу назад.
