— Как-то в баре я встретил одного нищего, и он рассказал мне одну историю про тех, кто путешествует автостопом. Короче, есть целый парк автофургонов «фольксваген», и они…
— Слышал, — сказал я.
— О том, как они перерабатывают бездомных?
— Слышал, слышал.
— А слышал похожую историю про бабу, которая прикидывается медсестрой и околачивается у психбольниц в ожидании беглых пациентов?
— Э-э… Нет.
— Так вот. Она отвозит их на машине к себе домой, они входят внутрь, и…
— Дальше не надо. Мне все равно. Спасибо, что вытащил меня.
— Не стоит благодарности, — сказал Дэнни. — Ради меня ты бы сделал то же самое.
— Едва ли.
— Но ты ведь рад, что выбрался оттуда?
— Еще бы.
— В том смысле, что сколько бы ты выдержал?
— В мясорубке? Думаю, не слишком долго.
— Я не о мясорубке. Я про другое. Я про нее.
— Про нее? А она еще хуже?
— В этом-то и штука. Я слышал, что эта чертова баба мурыжит свои жертвы по три месяца.
— Три месяца?
— И делает это с ними снова, и снова, и снова.
— Делает что?
— Трахает их. Заставляет заниматься с ней сексом утром, днем и вечером, словно рабов.
— Не бейте его, шеф.
— Поздно, Барри. — Я хорошенько двинул Дэнни в челюсть справа. Удар отшвырнул его на картон.
— Безмозглый ублюдок!
— Есть и светлые стороны, шеф.
— Какие светлые стороны?
— Если бы вы провели три месяца в качестве исполнителя ее сексуальных прихотей, вы бы никогда не закрыли свое дело.
— Ты прав. — Я с трудом поднялся на ноги, подошел к Дэнни и хорошенько его пнул.
— Этого вычеркиваете, шеф?
— Да, Барри, да.
— Здорово. Куда теперь?
Я кивнул на неоновую вывеску.
— Она ни о чем тебе не говорит? — поинтересовался я.
— На ней написано «выход», шеф. А как еще прикажете понимать?
— Проснись, Барри. Здесь я выступаю как Ласло Вудбайн, в конце главы получивший по голове и очнувшийся в переулке. Вудбайн появлялся лишь в четырех местах, помнишь? Так которое следующее по списку?
— Бар, шеф, где вы проводите время в непринужденных беседах. Этого у вас не отнимешь.
— Последнее замечание я пропускаю мимо ушей. А насчет бара ты прав. Может, угадаешь название?
— Наверное, бар Фанджо, шеф?
— Как всегда, не так ли?
Как всегда. По крайней мере в рассказах о похождениях Ласло Вудбайна. Лучшим приятелем Вудбайна был бармен по имени Фанджо. Вудбайн всегда ходил в его бар, проводил время в непринужденных беседах и выслушивал обстоятельства дела очередной клиентки. Серьезность таких дел не всегда бросалась в глаза, но непременно обнаруживалась впоследствии. Клиентки, как это часто бывает, сначала стеснялись его, но в конце концов он добивался их симпатии, и они помогали ему раскрыть дело. Где бы он ни был, Вудбайн всегда оставался на высоте.
— Так идемте же, — сказал Барри. — Не будем нарушать традицию.
Я толкнул входную дверь и оказался в мрачном коридоре, а оттуда — в не менее мрачном баре.
Я сказал «в не менее мрачном», но это мягко сказано. В баре царила гнетущая атмосфера. То есть в ней не было жизни. Внутри было безрадостно, неуютно и тоскливо… Скорбный, печальный, мрачный и даже траурный бар. Бар, навевавший хандру и уныние, меланхолию и печаль. Бар, вызывающий горечь. Пивная слез. Кабак скорби. Забегаловка…
— Заходи, — сказал Фанджо. — Я недавно сделал ремонт.
Я покосился на толстяка. Он стоял за стойкой, здоровый как боров, и улыбался, как перееханная автомобилем кошка. Фанджо был необъятен, то есть…
— Я сказал, заходи.
— Извини, Фанджо, — сказал я. — Я просто подумал вслух.
— Если это прикол, то отстойный. Мы расхохотались.
Впрочем, не помню, почему. Фанджо пригласил меня к стойке, и я сел прямо напротив него.
— Новые стулья, — заметил я.
— Сорт что надо.
Мы снова расхохотались. Потом перестали.
— Не понимаю, чего мы так веселимся, — сказал Фанджо.
Я снял фетровую шляпу и поправил края.
— Думаю, все дело в игре слов и юморе от сортира, — объяснил я. — Ты сказал «отстойный», я сказал «стул», ты сказал «сорт», как в слове «сортир», и мы засмеялись.
— Мы с тобой два чудака, — сказал Фанджо. Так оно и было.
— Итак, — сказал Фанджо, когда мы кончили смеяться и он налил мне стакан бурбона и подал тарелку чипсов. — Не пора ли нам расстаться со своими стульями и, как раньше, перейти в кресла?
Я посмотрел на кресла Фанджо.
— Чересчур большие. Где ты их купил?
— В «Биг Черс».
— Это самые большие, которые у них были?
— Самые маленькие.
— Понял, — сказал я, хотя ничего не понял.
— Вижу, что понял, — сказал Фанджо. Впрочем, я не поверил.
Мы снова рассмеялись — так, на всякий случай — и я принялся за свои чипсы.
— Ну, — сказал толстяк, — рассказывай, как дела?
— Не дела, а дело. О саквояже.
— О саквояже? — Фанджо присвистнул. — Только и слышу сегодня, что «саквояж».
— Правда?
— Ей-богу. Возьмем хотя бы сегодняшнее утро. Стою я за стойкой, работаю, и вдруг входит парень. Обычный такой. В костюме, галстуке, в начищенных ботинках. Но с головой что-то странное.
— С головой?
— Головка такая маленькая. Размером с апельсин.
— Будет врать-то.
— Клянусь, так и было. Парень заказал пива, но видит, что я на него уставился, и говорит: «Валяй, спрашивай». А я говорю: «О чем?» А он говорит: «О моей голове». А я: «Больно надо». А он: «А я и так скажу». И сказал. «Так было не всегда», — начал парень, показав на свою голову. — «Когда-то я служил главным корабельным старшиной на „Мэри Грей“, первоклассном крейсере, приписанном к Сан-Франциско. Женщины меня никогда не пропускали, и подобная работа была как раз по мне. Элегантная форма и множество одиноких женщин, ищущих любви. Я был нарасхват днем и ночью. Сказка».
— Сукин сын, — сказал я.
— Вот уж точно, — согласился Фанджо. — «Ну вот, — продолжал парень. — Плыть до Сан-Франциско оставалось еще несколько дней, а я крутил с одной молодой богатой наследницей, предпочитавшей заниматься любовью в спасательной шлюпке. Однажды ночью она неудачно повернулась, и я оказался за бортом. Корабль ушел, и я остался один посреди океана. Я думал, что мне конец, но как-то держался на плаву. Я несколько раз терял сознание, когда однажды увидел лодку, а в ней человека, гребущего меч-рыбой, словно веслом. Впрочем, моих криков о помощи он не услышал, а через несколько дней меня выбросило на необитаемый остров. Еды было вдоволь. Я ловил рыбу, ел фрукты и выжил. Но я сходил с ума от одиночества и отсутствия женского общества, так хотелось перепихнуться. И вот однажды, когда я брел вдоль пляжа, я наткнулся на этот саквояж».
