— Кто «они»?
— Они. Народ, живущий по другую сторону зеркала. Я же говорю, место населенное. Им не нравится то, чем занимаемся мы, и если мы не остановимся, они остановят нас.
— Это они вам сказали? Они выбрали вас в качестве посланца человечеству?
— Какого?
— А может, это Барри, ваш кочан-хранитель? Наверное, он рассказал вам об этом?
— О чем?
— Перестаньте. Расскажите лучше о народе по другую сторону зеркала. Кто они?
— Они — это мы. Или наше отражение. Или мы их отражение. Или то и другое вместе. Не важно. Вы все равно не верите ни единому моему слову. А выбраться отсюда я смогу, если только сам перестану в это верить.
— Думаете, сможете перестать?
— Конечно. Я уже перестал. Посмотрите на меня. Я перестал, и мне теперь гораздо лучше. Пожалуйста, отпустите меня домой.
— Пока рано, — сказал доктор.
— Рано? Но я здесь уже несколько месяцев.
— Такое быстро не проходит.
— Но у нас мало времени. Если я не улажу кое-какие дела, то…
— То что?
— Ничего. Просто надо доделать домашние дела: полить цветы, повидать тетушек. В порядке вещей.
— Не уверен, что вы до конца со мной откровенны.
— Послушайте, давайте рассуждать здраво. Предположим, я верю в то, что только что вам рассказал, что, естественно, не так. Но пусть я верю.
Что здесь плохого? На свете полно безвредных чудаков с бредовыми идеями. Если их всех засунуть в психушку, улицы опустеют. Доктор прочесал подбородок.
— В этом что-то есть. Эксцентричность сама по себе не преступление.
— Конечно нет. Так что вы скажете?
— Ну…
— Я безобиден, ведь так?
— Пусть я слышу у себя в голове голос. Жанна Д'Арк тоже его слышала.
— Ну…
— Да, я технофоб. У меня пунктик по поводу компьютеров. Ну и что?
— Ну…
— Да, у меня навязчивая идея, будто только я могу спасти мир. Не такая уж большая провинность, а?
— Ну…
— Да, я оказывал некоторое неповиновение, угрожал взорвать несколько компьютерных компаний. Кончил Билли Барнеса, политика мирового масштаба. Но история мне только спасибо скажет.
— Вы забыли сказать «Ну…».
— Санитар! — Доктор нажал неприметную кнопку на столе. — Санитар!
— Постойте. Насчет неповиновения, взрывов и убийства я пошутил. Вы же не принимаете мои слова всерьез.
— Санитар!
— Послушайте, мы так хорошо сидим. Санитар все только испортит. Давайте поговорим о чем-нибудь еще. Кто ваша любимая Спайс-Герл? Мне нравится та норовистая, с большими сиськами. Держу пари, она…
— Санитар!
Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге возник здоровенный санитар.
— А, Сесил, — сказал доктор. — Пожалуйста, проводите мистера Вудбайна в палату.
— С удовольствием, сэр.
— Не надо, — запротестовал я, пытаясь подняться. — Не хочу возвращаться в палату. Мне здесь больше нельзя. Правда. От этого зависит все.
— Сэр, наверное, мистеру Вудбайну пора делать уколы.
Доктор кивнул.
— Большим шприцем, — сказал он.
— Не надо большого шприца.
Я попытался высвободиться, но куда там. Сесил схватил меня за воротник смирительной рубашки.
— Очень большим шприцем? — уточнил он.
— Самым большим, — ответил доктор. — С самой длинной иглой.
— Не надо. Не трогайте меня. Вы совершаете страшную ошибку. Вы должны меня отпустить. Я один знаю правду!
Изо рта у меня пошла пена. Я пнул Сесила, но у меня на ногах были только больничные тапочки, а у него тяжелые ботинки и щитки на голенях. Он наступил мне на ногу и улыбнулся.
— А-а! — заорал я. — Отпустите меня. Вы не понимаете, что творите! Я не псих! Не псих! Не псих!
— Идемте, мистер Вудбайн, — сказал Сесил. — Будьте паинькой.
— Это сговор! Вы все заодно! Сексоты Билла Барнеса!
— Пожалуйста, пойдемте.
Он выволок меня из кабинета и потащил по коридору, а я брыкался и орал. Местный персонал словно не замечал нас.
— Вы все заодно! — не унимался я. — До единого!
— Мистер Вудбайн, пожалуйста, тише. Не беспокойте других пациентов.
— Ты получишь за это сполна, недоносок!
Но получил сполна я. Втащив меня в палату, Сесил произвел над моей беспомощной персоной действия, о которых я умолчу, двинул ногой и всадил огромный шприц с длиннющей иглой.
— Спокойной ночи, красавчик, — сказал Сесил, закрывая за собой обитую войлоком дверь.
Я лежал, привязанный к койке, вне себя от ярости и боли. Но сейчас лекарство подействует и наступит забвение.
Вдруг, уже почти теряя сознание, я услышал слабый, зовущий меня голос, шедший изнутри головы. Это был голос Барри, моего кочана-хранителя, несший утешение и поддержку.
— Можно было постараться и лучше, шеф, — произнес он.
Потом добавил:
— Олух.
Небылицы и прыгающие бобы
— Дьявол! — молвил раздраженно
Мой фарфоровый китаец,
Пожилой боец кунфу.
Был храним он как святыня.
Редок, как вода в пустыне,
И почтен в миру — а ныне
В платяном сидит шкафу.
— Бэнг! — попрыгали гурьбой
Мексиканские бобы,
Будто кони налегке.
Утомленные свекровью,
Налитые спелой кровью,
Исходящие любовью —
Что вполне себе о'кей.
— В путь! — и Док на самолет
Сел, летящий к Амазонке,
К дебрям, змеям и цеце.
Вечно в поисках Грааля,
Он его найдет едва ли. Вот и все.
Кому морали —
Пусть со мной споют в конце.
2
Теория пространства и времени — культурный артефакт, ставший возможным с изобретением миллиметровой бумаги.
Жак Балле
В 2002 году мой дядя Брайен развалил британское издательское дело. Ничего личного. Он не преследовал корыстных целей, не стремился к известности. Но у него было неимоверное количество правых резиновых перчаток.
Дело в том, что, познакомившись в баре с одним малым, мой дядя купил у него партию резиновых перчаток за тридцать пять фунтов стерлингов. Сделка казалась чрезвычайно выгодной: тысяча пар за фунт стерлингов. Многие бы не отказались обогатиться подобным образом. Но позже дядя обнаружил просчет. Да, он оказался владельцем семидесяти тысяч резиновых перчаток, но все они были на правую руку.
