– Но… Я хочу работать с Дэддом, – повторил Уилл. – С Дэддом.
– О, как мило, – подала голос Глэдис. – Уиллу хочется поработать с дедушкой.
– Помолчите, мисс Нэнкин, – прорычал мистер Сантос. – Никаких «но», Старлинг. Делай, что сказано.
– Да, но…
– Никаких «но», если не хочешь отсюда вылететь.
Уилл поглядел в лицо мистеру Сантосу. На лбу толстяка выступили бусинки пота.
– Слушаюсь, сэр, – произнес Уилл.
– Вот и славно.
Мистер Сантос извлек свою тушу из кресла и заковылял прочь. Уилл глядел ему вслед. Неспроста его начальника прошиб пот. Он был так толст, что едва передвигался, но обычно почти не потел.
Уилл постучал по клавиатуре, закрыл программу, потом ткнул в кнопку дисковода и вытащил диск с работами Ричарда Дэдда. Повертел в руках.
Здесь какая-то тайна. И ясно как день: прямо сейчас этот орешек ему не расколоть. Еще секунду Уилл разглядывал диск. Можно поспорить: после того как диск будет возвращен, он больше никогда в жизни не увидит эту картину. Уилл украдкой оглянулся. Сколько уйдет на то, чтобы сделать себе копию диска? Сто восемьдесят четыре картины… Самое большее – несколько минут. А вот если скопировать только «Удар эльфа-дровосека»…
Считанные секунды.
Конечно, если его застукают, он лишится работы. Риск велик.
Уилл взвесил все «за» и «против». И в конце концов решил, что дело того стоит.
Теперь диск надлежало возвратить мистеру Сантосу. Когда Уилл входил в кабинет, шеф как раз повесил телефонную трубку.
– Спасибо, Уилл, – произнес мистер Сантос. – Этой проблемой уже занялись.
– Значит, картина поддельная? – спросил Уилл.
– А это решать экспертам. Подозреваю, кто-то дописал часы позже. Картина была выставлена чуть ли не через сотню лет после ее создания. За это время какой-нибудь извращенец мог поразвлечься. Это уже не первый случай.
– В самом деле? Когда это было? С какими полотнами?
– Перевожу тебя на искусство двадцатого века, – произнес мистер Сантос, словно не услышав вопроса. – Марк Ротко.
– О нет, мистер Сантос! Пожалуйста, только не двадцатый век!
– В таком случае как насчет заявления об уходе? У меня как раз бланк в столе. Изволите заполнить прямо сейчас, мистер Старлинг?
– Нет, – пробормотал Уилл. – Я единственный кормилец в семье. У меня нет ни малейшего желания…
– Тогда делай что тебе сказано, – мистер Сантос вручил Уиллу новый диск. – И, Старлинг… ради твоего же блага, никому об этом ни слова. Ты понял?
– Нет, – ответил Уилл. – Не понял. Почему?
– Речь о подлинности всей коллекции. Нельзя ставить ее под сомнение.
– О, понятно. А что будет с картиной? Ее расчистят, удалят эти идиотские часы?
– Думаю, ее уничтожат.
– Уничтожат?! – вырвалось у Уилла. – Какой кошмар!
– Нас об этом никто не спрашивает.
– Но, сэр, уничтожить работу гения только потому, что кто-то позволил себе над ней надругаться… из-за крохотного участка, который даже невооруженным глазом не разглядеть… Это же нелепо. Просто безумие.
Мистер Сантос скорбно улыбнулся.
– Тебя это действительно беспокоит, Старлинг? – спросил он.
– Как и вас, сэр, – ответил Уилл. – Я знаю, что это так. Когда вы говорите со мной об искусстве, я вижу, как оно вас волнует.
– Ну, сейчас мы бессильны. Возможно, ее и не уничтожат. Мы с тобой будем надеяться, ладно?
– Ладно, – сказал Уилл. – Да… Но Ротко… Мне действительно нужно заниматься Ротко?
– Это не мне решать, – мистер Сантос поднял брови. – Приказы поступают сверху. Я подумаю, что можно сделать, чтобы снова дать тебе твоих ненаглядных викторианцев. А сейчас возвращайся на рабочее место и потрудись хорошенько. Ты меня понял?
– Понял, сэр, – вздохнул Уилл. – Спасибо.
– Вот и славно. Пшел. И Уилл вышел.
Уилл возился с Ротко все утро и успел возненавидеть его еще сильнее, чем уже ненавидел. Что творилось в головах людей двадцатого века? Как можно восхищаться этим? Огромный холст, на который несколько раз плеснули краской, – это картина? Нет, конечно. По крайней мере, по мнению Уилла. Но Уилл был Уиллом, он был молод, а молодые всегда очень хорошо знают, что им нравится, а что нет. С возрастом эта граница теряют четкость, горизонты расширяются, твердые мнения меняются, но хорошо ли это, судить трудно.
Пришло время ланча, Уилл уже был уже по горло сыт абстракционизмом шестидесятых и окончательно созрел для решительных действий. Все утро у него в голове клубились идеи – опасные, дерзкие. Из тех, что могут привести к большим бедам, если воплотить их в реальность.
– Идем, мой милый мальчик, – проворковала Глэдис. – Пора перекусить. Нас ждут пирожки, – она выпятила свои тяжкие груди и кокетливо подмигнула.
– Одну минуточку, – отозвался Уилл. – Только закончу.
– Ладно, подожду, – согласилась Глэдис.
– Пропустишь свое место в очереди.
– А… Ладно, увидимся там.
– Займи мне место, – крикнул Уилл, обращаясь к ее широкой спине.
Глэдис удалилась, и Уилл остался в огромном подземном куполе один.
Он еще раз огляделся по сторонам. Да, в самом деле, он один, совсем один. Уилл был на взводе, но это было даже приятно.
Опасные мысли, которые будоражили его все утро и привели к этому решению, вызывали дрожь в руках. Уилл сжал кулаки. Потом убрал из компьютера диск Ротко и заменил другим, который лежал в кармане.
На экране снова появился «Мастерский удар эльфа-дровосека». Пальцы Уилла пробежали по клавишам. Рядом с картиной выстроились цифры – местонахождение картины в архиве галереи. Уилл переписал их на тыльную сторону левой ладони, где уже была строчка цифр. Потом вывел на экран план здания. Архив размещался в подвале, почти под ногами Уилла.
Теперь вопрос номер один: как, собственно, туда попасть. Уилл проследил маршрут по лестницам и коридорам. Возможно, хотя и сложно.
Но попасть в архив – это даже не полдела. Допустим, он это сделает. Допустим, он даже войдет внутрь. Но на месте ли картина? Или ее уже забрали и уничтожили? А если даже она еще там – что дальше? Как только он до нее доберется – если сможет добраться, – встает главная проблема. Как ее оттуда вынести. Потому что Уилл знал точно: именно это ему и нужно сделать. Выкрасть картину, чтобы спасти. Но каким образом?
Несомненно он будет первым в списке подозреваемых. Можно почти не сомневаться, что его поймают. В нашем послепослезавтра преступления совершались очень редко. Не потому, что красть стало нечего. Вещи, которые стоят того, чтобы их украли, всегда были, есть и будут. А пока есть вещи, которые этого стоят, их крали, крадут и будут красть.
