– За Курцало и Брацо держись зубами. Пока они наши, Мармон будет сидеть, что хорь в норе! На сухопутье всегда поможет митрополит! Кроме этого, особо следи за цесарцами! Фельдмаршал Белегард, сидючи на острове Жупано, только и ждет, чтобы занять после французов Старую Рагузу, а после нас и Катторо!
– Это-то мне ясно, – кивнул капитан-командор. – Я ныне более Али-паши Янинского опасаюсь, больно сей злодей на Корфу зарится!
– Да уж, он своего никогда не упустит! – согласился Сенявин. – Однако я уже отослал ему весьма грозное письмо, в коем отписал, что ежели вы, сударь, мне ножик в спину готовите, то я вам поперед саблей по шее. Думаю, что владетель эпирский ссориться с нами повременит и, как всегда, выжидать станет.
Посланнику Санковскому Сенявин велел немедленно снестись с епископом Герцеговины, с тем чтобы тот поддержал Россию в случае войны с Турцией. Старшим над сухопутными войсками был оставлен полковник Кни-пер, которому было велено защищать Катторо до крайней возможности.
Забегая вперед, отметим, что сенявинский расчет на трусость янинского паши оказался верен. Али-паша, получивши грозное послание, сразу присмирел и поспешил заверить вице-адмирала, что будет лишь сторонним наблюдателем в возможной русско-турецкой войне. Слово свое он сдержал и на Корфу более не зарился.
Многотрудный для русских моряков 1806 год был почти на исходе. Каким будет для них следующий 1807-й, сказать пока никто не мог.
Часть вторая ГЕЛЛЕСПОНТ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Париж внимательно следил за военными приготовлениями России и Пруссии, прекрасно понимая, против кого в скором времени будет обращена военная мощь этих стран. Газеты на эпитеты не скупились. Новая европейская война была на устах у всех.
– Этим тугодумам мало прошлой порки? – обменивались последними новостями парижские прачки, разнося по утрам накрахмаленное белье клиентам. – Пусть наш храбрый Бонни всыпет им еще разочек! В мясных рядах были куда более категоричны:
– Бонни разделается со всей этой сволочью точно так же, как я сейчас с этой хрюшкой! Га-а-ах!
От страшного удара куски мяса разлетались во все стороны.
– Это второй Ульм! – хохотали мясники. – Га-а-а-а-ах! А тут и Аустерлиц!
В парижских салонах с упоением рассказывали анекдоты о трусливом бегстве двух императоров: русского и австрийского.
– Нам следует заводить собственных казаков! – острил в кругу дам ослепительный Мюрат. – Моя кавалерия не в силах догонять эти вечно удирающие толпы!
Дамы смеялись. В моду входила прическа «утро Аустерлица» и томный зовущий взгляд, именуемый кокотками «стыд Ульма».
Впрочем, противная сторона в долгу тоже не оставалась. В Петербурге отныне при слове Наполеон плевались даже торговки и кучера. Старухи шикали при его упоминании, как шикали при упоминании вслух имени диаволова.
– Ты, Митрич, налей-ка мне водки в долг! – цеплялся к трактирщику испитой пьянчужка. – Я те не Наполивон какой, вот крест, все возверну!
– Энтой бестии я б и за целковый не налил бы ни в жисть! – говорил трактирщик, оглаживая сивую бороду.- А те так и быть уж налью!
Станционные смотрители вывешивали у себя на стенах наполеоновские портреты.
– Зачем тебе сей аспид проклятущий? – спрашивал проезжий. На такого смотритель смотрел, как на младенца:
– А вдруг сей прохвост проезжать мимо меня станет, да еще по подложной подорожной? Я тогдась на картинку-то гляну, злодея опознаю, да сдам околоточному! Будет мне за то медаль на ленте анненской да от мужиков уважение!
– А-а! – стучал себя по лбу недогадливый проезжий.- Я-то, думаю, и чего ты ко мне все приглядываешься? На офицеров смотрели с презрением нескрываемым.
– Уж лучше за последнего статского пойду, чем за энтих бегунцов! Ни дать ни взять – сошлют куда-нибудь, аль дворянства лишат, а мне-то каково будет молодой да красивой? – перешептывались девицы на выданье.
Оглушенная Аустерлицем, униженная и подавленная, русская армия желала теперь лишь одного: как можно скорее посчитаться за понесенный позор, смыв его со своих знамен.
– Кровушки не пожалеем, но и жалости иметь тоже не станем! – клялись друг перед другом молодые поручики и седые полковники.
Будущий декабрист Михайло Лунин завел себе свирепого пса, который при слове «Бонапарт» начинал скалить зубы и устрашающе рычать.
Англию после смерти Питта Младшего отчаянно мотало на крутых виражах политики. Новый премьер Фокс воевать с Наполеоном не собирался вовсе.
– Смиримся с неизбежным! – говорил он в парламенте. – Будем ждать перемен к лучшему и пробовать приручить корсиканское чудовище!
Лорды и пэры бранились чуть ли не до драки: одни требовали продолжения войны с французами, вторые немедленного мира. В столь больших заботах Лондон чуть-чуть ослабил вожжи, которыми держал при себе Константинополь, и последний тотчас попал в нежные объятья, давно ждавшего этой минуты Парижа.
Не прошло и нескольких месяцев, как Турция круто поменяла свои политические пристрастия. Кровавое эхо Аустерлица отозвалось не только в Европе, оно докатилось и до Босфора. Вначале в Константинополе не поверили рассказам о происшедшем, уж больно все выглядело неправдоподобно. Еще бы, царь, победоносные войска которого, были известны туркам не понаслышке, теперь наголову разбит! Но затем известия подтвердились, что привело Диван в небывалую радость.
– Если франки гонят московитов, как худых собак, то почему нам не проделать с ними то же самое! – начали раздаваться первые робкие голоса. – Московитам сейчас не до нас, а потому самое время вернуть по праву принадлежащее! Крым, Кубань и черноморские берега должны вновь пасть пред великим падишахом!
Мгновенно изменилось и отношение к англичанам. Еще вчера столь любезные Дивану «инглизы» стали в один миг «злобными гяурами», а ненавистный истребитель Египта Бонапарт, как по мановению волшебной палочки, столь же быстро превратился в «достославного падишаха франков». Столь резкий поворот был вовсе не случаен. Султан Селим, осмыслив европейские дела, пришел к выводу, что теперь пробил час отмщения московитам за отторгнутый у Высокой Порты Крым. К тому же Селима страшил союз России с Англией. Но султан все же колебался, уж больно много пинков наполучала Высокая Порта от русского царя ранее. Нужен был некто, кто мог бы заставить Селима сделать самый последний, решительный шаг к войне. И этот некто нашелся…
* * *
Наполеон все рассчитал верно, назначив послом в Константинополь умного и хитрого генерала Себастиа-ни. Генерал был корсиканцем, как и Наполеон, а следовательно, лично предан. В воинских делах Себастиани не стяжал себе особых лавров, зато славился искусством интриг и сплетен.
