По данным одесского историка Ростислава Александрова, экспорт хлеба из одного лишь одесского порта был больше, чем из всех портов Соединённых Штатов Америки! Немногим меньшим был экспорт сахара и других российских товаров. На гребне «хлебного бума» только в одной Одессе появилось 11 новых «миллионщиков», т.е. купцов-предпринимателей, чей торговый оборот превысил миллион серебряных рублей. А обороты торговых домов Константина Папудова, Ивана Ралли, Павла Ираклиди превысили 2 миллиона рублей. Лидировал же в этом «соревновании» торговый дом купца 1-й гильдии Фёдора Родоконаки — 4 миллиона рублей оборота. Вообще же список богатейших одесских купцов включал 121 фамилию, среди них Рафалович, Вагнер, Масс, Мавро и другие.
Казалось бы, богатеют купцы — богатеет держава, что же здесь плохого? Однако всё дело было в том, что размеры коррупции и воровства в черноморских портах были поистине фантастические.
Необходимость наведения строжайшего порядка в сфере экспорта хлеба диктовалась непростой международной ситуацией и катастрофическим падением экспорта хлеба в целом. Историк В. Брюханов пишет: «Ещё политика Наполеона, пытавшегося установить „континентальную блокаду“, сильно ударила по международной торговле. Поскольку она проводилась не один год, то всюду в Европе создались национальные и региональные рынки, защищённые от иностранной конкуренции. С падением Наполеона пали и все установленные им запреты. Запасы, не находившие сбыта внутри стран-производителей, были выброшены на международный рынок. Соответственно покатились вниз цены: на зерно, в частности, на Берлинской бирже — в три раза за несколько лет. И, о ужас! — волна банкротств, охватившая всю Европу, мгновенно доказала, что без таможенной защиты долее существовать невозможно».
Дружной ответной волной все государства, защищая каждое свою собственную экономику, воздвигали таможенные барьеры — покруче наполеоновских. Это также сказалось на вывозе сельхозпродуктов из России, занявших преобладающую роль в российском экспорте — взамен чугуна в донаполеоновскую эпоху.
Падение вывоза имело прямо-таки роковые результаты. В 1817 году экспорт зерна из России составил 143,2 млн. пудов, в 1820 году — только 38,2, а в 1824 году упал до 11,9 млн. пудов… В 1817–1825 годах сокращение экспорта было прямым ударом по и без того небогатым помещичьим карманам. Кризис сбыта зерна и падение покупательной способности потребителей ударил и по российской промышленности.
Резко ухудшалось финансовое положение государства: только с 1820 года по 1822 год государственный доход сократился с 475,5 млн. руб. (ассигнациями) до 399,0 млн. Соответственно дефицит бюджета вырос тогда же с 24,3 млн. до 57,6 млн. Осенью 1825 года министр финансов Канкрин писал к Аракчееву: «Внутреннее положение промышленности от низости цен на хлеб постепенно делается хуже, я, наконец, начинаю терять и дух. Денег нет».
Сложившаяся ситуация заставила императора Николая I сразу после восшествия на престол обратить на механизм экспорта пшеницы самое пристальное внимание. Одно дело воровать, когда экспорт составлял 143,2 млн. пудов, и совсем другое дело, когда всего 11,9 млн. пудов. Ежегодно казна недосчитывалась миллионов рублей, которые потоком растекались по карманам местных воротил-купцов, продажных чиновников и не менее продажных флотских начальников. Масштаба расхищения 30-х годов XIX века на Чёрном море, возможно, удалось достичь в России лишь в эпоху Ельцина. Вспомним теперь загадочную запись Пушкина: «Держава в державе!», которую великий поэт записал сразу за упоминанием имени Казарского в своём дневнике. Не рассказом ли Казарского о разгуле «черноморской мафии» была навеяна эта странная, на первый взгляд, фраза? Более точного определения тогдашней ситуации на Черноморском флоте дать просто невозможно. Как мы увидим дальше, именно для такой трактовки пушкинской записи имелись большие основания.
Украинский историк Дмитрий Корнейчук пишет:
«Являясь членом правительственного Комитета образования флота, созданного в 1825 году указом императора Николая Первого, Грейг лоббировал интересы Черноморского флота. Согласно утверждённым планам, флот в скором будущем должен был представлять внушительную силу — пятнадцать 120-пушечных линкоров, десять 84-пушечных, десять 60-пушечных. Прекрасно понимая, что мощностей Николаевского адмиралтейства недостаточно для столь широкомасштабной программы строительства, Грейг настаивал на привлечении к строительству частных подрядчиков. У наиболее состоятельных из них — еврейских купцов Серебряного, Варшавского, Рафаловича — были оборудованы собственные верфи в Николаеве, что позволило им построить часть утверждённых программой Морского министерства кораблей. Блестящую карьеру адмирала разрушили „еврейский вопрос“ и родственники.
У многих высокопоставленных чинов Черноморского флота нарастало недовольство монопольным положением еврейских бизнесменов в качестве основных поставщиков необходимых материалов и продовольствия для Николаевского адмиралтейства (ежегодные закупки на десятки миллионов рублей). Так, древесина для верфи покупалась только у купца Фёдора Рафаловича (основатель известной в будущем одесской зерно-трейдерской и банкирской династии), близкого родственника Юлии Грейг — жены адмирала. Обвиняли командующего флота и в получении „откатов“ за предоставление подрядов в ручном режиме, без объявления тендеров».
Из воспоминаний адмирала И.А. Шестакова, служившего в начале 30-х годов на Черноморском флоте:
«[Нельзя] отвергать у правительства права пробудиться, стать чутким к истинным своим интересам и желать положить конец ненормальному антинациональному порядку вещей, оскорбляющему народное самолюбие в настоящем и чреватому бедами в будущем. Военная сила должна быть народная по преимуществу. В случаях, для которых она содержится с огромным бременем для страны, требуются не только познания, но напряжение всех нравственных сил; недостаточно мочь разить врага отечества, нужно сильно желать того. Подобное независимое душевное состояние требуется от защитника чести и целости государства во всякой войне, безразлично от племени, с которым она ведётся. Каким же образом допускать, чтоб столь дорогие интересы находились в грозные исторические моменты в руках людей, отделяющих подданство от племенного происхождения? На каком политическом расчёте можно дозволять неминуемо раздваивающемуся в известных условиях лицу пользоваться выгодами военного учреждения в мирное время, при вероятности, что в военное, для которого учреждение исключительно существует, совесть или крик души помешают исполнению служебного долга?
Была и другая, чисто нравственная причина, требовавшая изменения приросших к службе невыгодных для неё условий… Соблазнительная близость арсенала и адмиралтейства, доставлявших огромные средства, вместе с властью распоряжаться рабочей государственной силой смешали понятия о частной собственности с казённой».
Разумеется, что коррупция, взяточничество и воровство в огромных масштабах было присуще не только Черноморскому флоту, возглавляемому Грейгом. Рядом с Черноморским флотом дислоцировалась знаменитая Южная (2-я) армия. Черноморцев с армейцами связывало многое: и соседство, и общие задачи. Главной задачей и Черноморского флота, и Южной армии было ведение боевых действий против Турции, что они делали во время войн с турками в 1806–1812 годах, 1828–1829 годах и в дальнейшем в 1853–1856 годах и в 1877–1878 годах. В этой связи контакты и связи между генералитетами этих двух наиболее мощных военных объединений юга России были постоянными и весьма тесными. Исходя из этого, закономерен вопрос: а как обстояло дело с воровством в Южной армии?
