— Иного нам не остаётся! — кивнул Сакен. — Продержись хоть минуту и… прощай!
Одолев в два приёма ведущий в хранилище боезапаса трап, Сакен, не теряя времени, подбежал к ближайшему пороховому бочонку. В тусклом отсвете фитиля пороховая мякоть зловеще отливала блестящим свинцом. А сверху уже слышался топот ног по трапу.
«Всё, значит, отмучился уже мой Ерофей Акимыч! — мелькнула мысль у Сакена. — Теперь мой черёд! Господи, прими душу раба твоего!»
…Огненный столб взрыва буквально разнёс на куски дубель-шлюпку, а вместе с ней и сцепившиеся с ней галеры. Остальные в страхе бежали восвояси…
Известие о гибели судна и его отважного командира принесли принцу Нассау-Зигену матросы с уцелевшей шлюпки. Перед адмиралом они выложили засургученный пакет и Андреевский флаг.
— Так погибают настоящие герои! — сказал потрясённый случившимся французский принц. — Я знал многих храбрецов на всех флотах европейских, сам глядел смерти в глаза у бастионов Гибралтара, но такого видеть не приводилось!
Офицеры же флотильские, поминая погибшего друга, вспомнили об одном давнем разговоре. Как-то, расстроенный известием о попавшем в плен нашем корабле, Сакен сказал во всеуслышание:
— Господа, рассуждайте об этом несчастном обстоятельстве, как думаете и как каждый из нас поступил бы в подобном случае. А что до меня касается, если судьба приведёт вверенное мне судно в опасность достаться неприятелю, я скорее взлечу с ним вместе в воздух, нежели переживу подобное бесславие. В этом уверяю вас честным словом!
А через несколько дней на берегу Буга было найдено изувеченное тело героя. Сакена опознали лишь по чудом уцелевшему Георгиевскому кресту, который был получен кавторангом за восемнадцать морских кампаний.
Вот как описывает подвиг Сакена будущий знаменитый российский флотоводец адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин в своих воспоминаниях. В ту пору будущий адмирал являлся морским адъютантом Потёмкина и был в курсе всех событий, происходивших на юге России: «26-го мая, рано поутру, турецкие 9 кораблей, 6 фрегатов, 10 корветов и до 40 лансонов и кирлингичей показались у Кинбурна. При тихом и переменном ветре стали подходить к Очакову и становиться на якорь. В это время находились у Кинбурна дубель-шлюпка наша, вооружённая с носа двумя 3-пудовыми гаубицами, на бортах имела по три шестифунтовые пушки, и две из них поворачивались на корму. Командир сего дубель-шлона был капитан-лейтенант Иоган Сакен, славный морской офицер. По точным обстоятельствам, Сакен должен был идти на Глубокую пристань в соединение с флотилиею. Откланиваясь, он графу Суворову за завтраком, между прочим, говорил: „Меня турки даром не возьмут“, так точно и поступил.
Около полудня, простившись с графом, Сакен приехал на галион свой, снялся с якоря и поставил все паруса. Ветер ему благоприятствовал, тогда же, в то же самое время турки до 15-ти линейных и столько же гребных судов вооружённых сделали за ним погоню. Сакен был тогда, как казалось, вне опасности, но проплыв с половину расстояния, к несчастью Сакена, ветер стал тихнуть, в это время турки на парусах и на вёслах приближались к нему примерно. Сакен придержался к камышам левого берега, в сумерки ветер совершенно заштилел, и турки приблизились к нему на пушечный выстрел, Сакен храбро отпаливался и наносил большой вред туркам, но отбиться совершенно никак не мог. Сакен решился наконец послать всех людей на бак и приказал, чтобы они понуждали людей, бывших тогда на буксире, как можно сильнее грести, сам вошёл в свою каюту, под полом которой была и крюйт-камера, и в тот же почти миг взорвал своё судно, и сам с ним вместе взлетел на воздух. Турки в то время почти были готовы вскочить на судно, и некоторые уже готовились приставать, но со взрывом судна ужаснулись и с криком „алла, алла“ возвратились назад. Команда почти вся спаслась в камышах. Убитых было 4 унтер-офицера и 27 рядовых.
Сей поступок Сакена остаётся на произвол судить каждому по-своему. Сколько голов, столько и умов! Я знаю только то, что поступок Сакена не был чужд сердцу Императрицы. Она изволила щедро наградить старую мать и двух сестёр Сакена».
Императрица Екатерина II, узнавши о подвиге командира дубель-шлюпки, велела наградить всех родственников Сакена большими пожизненными пенсиями. Тяжело переживал смерть Христофора Ивановича Сакена и Суворов. Узнав о происшедшем вскоре сражении флотилии Нассау-Зигена и жестоком разгроме турецкого флота, он поспешил откликнуться на эту весть: «Здесь поговаривают, принц, что Вы за Сакена воздали с лихвой. Ежели это правда, так дай Бог, чтоб и далее было не хуже…»
Предоставим слово историку: «Сакен был несчастною, но славною и небесполезною жертвою, принесённою для чести и пользы нашего флага. Самоотвержение, им оказанное, изумило неприятелей, и после этого события они не имели духу сваливаться с нашими судами на абордаж. Данный Сакеном урок всегда удерживал их в почтительном расстоянии».
Прошло много лет, и черноморскую волну вспенил быстроходный минный крейсер. На борту его сверкало золотом: «Капитан Сакен». А над палубой реял Андреевский флаг, такой же, что и много лет назад развевался над судном, которое вёл в свой последний бой Христофор Иванович Остен-Сакен.
ПОКОРИТЕЛЬ БЕЙРУТА КАПИТАН КОЖУХОВ
В один из дождливых ноябрьских вечеров 1783 года императрица Екатерина II подписывала указы об увольнении от службы увечных и состарившихся штаб-офицеров. Остро отточенное перо легко летало по листам мелованной бумаги, размашисто чертая: «Быть посему. Екатерина». И вдруг застыло в воздухе…
Близоруко щуря глаза, императрица несколько раз перечитала имя просителя. В рапорте, писанном на её имя, значилось: «Капитан генерал-майорского ранга и кавалер Михайла Кожухов сын Григория». Вздохнув, Екатерина написала поверх прошения: «Уволить с полным абшидом». А когда в кабинет вошёл секретарь Храповицкий, императрица, показав ему прошение Кожухова, сказала с нескрываемой грустью:
— Вот, Александр Иванович, и славные рыцари моей молодости начинают уходить на покой заслуженный. Сегодня наш флот, да и вся держава осталась ещё без одного из своих героев, коим Отечество наше, да и я лично премногим обязана.
Храповицкий понимающе кивнул. Не согласиться с Екатериной было трудно.
ПРЕДЕРЗОСТНЫЙ МИЧМАН
Год и место рождения Михайлы Кожухова историкам неизвестны. В краткой биографии, помещённой в «Общем морском списке», значится лишь то, что в мае 1758 года он «был приписан в штурманские ученики за недоказательством дворянства». Этот факт немаловажен для понимания всего дальнейшего служебного пути Кожухова.
В Морской корпус в те годы брали только недорослей кровей дворянских. Остальным путь в касту морского офицерства был заказан настрого. Вершиной их служебной карьеры был чин корабельного штурмана, относившийся к рангу унтер-офицерскому. Перейти же в строевые офицеры штурман мог лишь за особые подвиги в военное время или же благодаря исключительным способностям…
Ратных заслуг перед Отечеством в ту пору у юного штурманского ученика ещё не было, влиятельных родственников тоже. Так бы и остался навеки Михайла Кожухов презренным «халдроном» (так насмешливо прозывались в ту пору офицерством корабельные штурманы), если бы не случай. На мальчика обратил внимание присутствовавший на одном из экзаменов старый адмирал Талызин. Приглянулся смышлёный юнец петровскому ветерану. Адмирал помог перевести его в морские кадеты.
