Министр ответом остался доволен:
— Верю, что придёт время, и будем мы иметь на берегах восточных столь же мощный флот, как на Балтике и Чёрном море. Нам надобно только разделаться с делами европейскими.
— Имеется ли для меня и моего друга какая-нибудь капитанская вакансия? — спросил министра Хвостов.
— Что же касается вас, лейтенант, то готов предоставить вам место старшего офицера на уходящем в кругосветное плавание шлюпе!
— Благодарю покорно, ваше высокопревосходительство, но я привык уже капитанствовать и в подчинение никому идти не желаю! — вежливо, но твёрдо ответил Хвостов.
Чичагов нахмурился. Дерзостных он не любил. К тому же министр уже прознал, что за своё плавание на Аляску этот лейтенант получил от компании такие деньги, которые не получал и он сам. Это тоже симпатий к просителю не увеличило.
Путешествия и приключения двух героев были тогда самой модной темой. А потому Хвостов с Давыдовым были желанными гостями всюду. Рассказы их слушались с открытыми ртами. Когда же, подвыпивши, Хвостов без всякого стеснения расстёгивал мундир и демонстрировал дамам свою волосатую грудь, на которой хищно расправлял крылья вытатуированный орёл, дамы падали без чувств…
Не обошлось, впрочем, и без неприятностей. Однажды, будучи не слишком трезв, Хвостов сильно обидел своего младшего товарища. Отношения между друзьями на некоторое время стали весьма холодными.
Решили друзья попытать счастья и попроситься к вице-адмиралу Сенявину, готовившему эскадру к походу в Средиземное море. Но Сенявин лейтенанту с мичманом отказал, сослался, что все вакансии заняты. Думается, будучи наслышан о приключениях офицеров в Америке, заработанных ими больших деньгах, он отнёсся к ним с определённым предубеждением, предполагая в них не только склонность к непослушанию, но и излишнюю самонадеянность, да и разговоры в ту пору в Кронштадте ходили о друзьях разные. Как бы то ни было, но Балтийский флот уходил воевать в дальние пределы, а Хвостов с Давыдовым оказывались не у дел. После пережитого ими на Тихом океане и в Америке сидеть в Кронштадте при береговых должностях: утром плац и барабан, днём плац и барабан, да и вечером всё то же. Ну уж нет!
И СНОВА ЧЕРЕЗ СИБИРЬ
Меж тем руководство Российско-Американской компании вновь пригласило обоих офицеров к себе.
— Я предлагаю вам снова поступить к нам на службу! — такими словами встретил Хвостова с Давыдовым вице-канцлер империи граф Румянцев, состоявший одновременно и президентом компании. — Люди вы в деле уже проверенные, а потому и жалованье вам будет положено вдвое против прежнего!
Хвостов с Давыдовым переглянулись.
— Ну, решайтесь же! — всё наседал на них вице-канцлер. — Что таким молодцам в балтийской луже киснуть! Вы ведь оба рождены для невероятных дел! Решайтесь! К тому же отныне вы будете не просто служащими компании, а её полноправными акционерами!
— Мы согласны! — ответили разом оба.
В глазах их уже горел азарт будущих приключений.
Недавние размолвки сразу отошли в прошлое, жажда нового перевесила усталость всех перенесённых лишений.
— Каковы будут конкретные поручения? — уже по-деловому спросил Румянцева Хвостов.
— Подчинены вы будете отныне правителю Баранову! — сразу посерьёзнел и тот. — Заботиться же надлежит вам отныне о многом: строить укрепления и суда, составлять карты и учить штурманскому делу тамошних мореходов, возить пушнину и грузы, отстаивать интересы российского флага в восточных пределах! По прибытии же на Аляску камергера Резанова поступите в его распоряжение! Впрочем, подробную письменную инструкцию получите от меня завтра.
Отец и мать Хвостова были против новой поездки сына на край света. Они больше желали видеть его на военной службе, но «не смели ничего ему советовать».
А затем снова было прощание: слёзное с родными и разгульное с сотоварищами.
— Ждите нас и не забывайте! — кричали друзья, уезжая.
Дорога была уже им знакома: за Казанью Пермь, за Пермью Кунгур, за Кунгуром Барабинская степь, потом Томск и, наконец, долгая дорога до Охотска.
Снова перед ними расстилалась бесконечной тайгой Сибирь, снова они были вместе, а впереди их ждала манящая неизвестность.
В конце августа 1804 года Хвостов и Давыдов прибыли в Охотск. Там лейтенанта и мичмана встретил новый портовый начальник Бухарин, а встретив, руки им не подал. Друзья случаю этому тогда значения не придали — и зря! Придёт время, и от этого Бухарина они ещё наплачутся. Пока же портовый начальник злословил о прибывших в кругу своих чиновников:
— Эти проходимцы деньги, видать, прямо лопатой к себе гребут! Сейчас опять в Америку за тысячами подадутся!
— А вы, ваше родие, тожа в ту самую Америку за тыщами и поезжайте! — полез было с советом пьяненький писарчук.
Ответом дураку был хороший тумак, да сопроводившая его фраза философическая:
— В енту самую Америку пусть самоубивцы плавают! Я ж человек с головой, я и здесь своего не упущу! Что же до господ офицеров, то пусть сейчас себе едут, куды хотят, дознание будем им чинить по возвращении!
Хвостов с Давыдовым меж тем осмотрели компанейское судно «Мария». Начальствовавший над ним лейтенант Машин — рубаха-парень, оказавшийся в Сибири за беспробудное пьянство в Кронштадте. Ныне Машин выглядел вполне трезвым, впрочем, возможно, что в Сибири водка его просто не брала. Приехавшим коллегам ссыльный лейтенант обрадовался несказанно. Хвостов же при встрече с Машиным всё время как-то мялся. Дело в том, что, согласно столичной инструкции, Машин должен был уступить Хвостову командование своим судном, оставшись на нём до прибытия на Аляску лишь пассажиром. Для флотского офицера — это большое оскорбление. Однако делать нечего, и Хвостов, повздыхав, выложил бумаги перед лейтенантом. Прочитавши всё, Машин, разумеется, опечалился:
— Вот какова благодарность за все труды мои каторжные!
— Не печалься, — обнял его за плечи Хвостов. — В начальство над судном я вступать не стану. Мы с Гаврилой будем сами при тебе пассажирами. Пусть начальство считает, как ему лучше, а мы делаем как нам виднее!
— Ну, это другое дело! — сразу повеселел Машин. — Тогда поладим!
И тут же отправил денщика за четвертью.
Затем все трое принялись готовить «Марию» к нелёгкому плаванию. Но много ли можно сделать из старого латаного-перелатаного судна, когда ещё и начальник охотский за каждый гвоздь взятку требует. Историк пишет: «В море судно это претерпело великия бедствия: открылась течь, раскололись скрепления, ослабел рангоут. Команды было множество и много больных, пища недостаточная. И потому вместо Кадьяка, куда назначалось им идти, спустились они в Петропавловскую гавань, где и зазимовали».
В Петропавловске они застали шлюп «Надежда» Ивана Крузенштерна.
КАМЕРГЕР РЕЗАНОВ
Зимовка есть зимовка — дело нудное и долгое. Но на исходе мая в Авачинскую бухту вошёл шлюп «Нева» капитан-лейтенанта Лисянского, завершившего первую половину своего кругосветного плавания. Какая была встреча! Все радовались необычайно. Шутка ли, боевые российские корабли впервые достигли столь отдалённых пределов! Среди офицеров, как «Надежды», так и пришедшей «Невы» были бывшие сослуживцы и однокашники Хвостова и Давыдова.
