Спрашивается, какой вред могли нанести мосинские трёхлинейки закованному в броню броненосцу? А никакого! А катерам, которые пытались захватить шаланды с углём? Для катера винтовочная пуля то же, что слону дробина, а для миноноски тем более. Заметим, что на момент восстания на «Потёмкине» на корабле имелась и мелкокалиберная артиллерия, которую вполне можно было бы с успехом использовать против стреляющей пехоты: четыре 47-мм пушки и две 37-мм пушки Гочкиса. Помимо этого, имелись две 63-мм десантные пушки Барановского и пулемёт. И десантные пушки, и пулемёт (кстати, всего один!) легко устанавливались не только на катер, но даже на обычную корабельную шлюпку, чтобы вести огонь в носовом секторе. Даже против одной десантной пушки винтовки правительственной пехоты были бы бессильны. В полицейском донесении об итогах боя в порте однозначно указывается, что на удирающей миноноске стреляло скорострельное орудие. Этого было более чем достаточно, чтобы захватить шхуны (баржи) и разогнать солдат. Но ничего этого не произошло. Всё случилось с точностью до наоборот: несколько ружейных залпов с берега сделали поистине невозможное. После них и на катере, и на самом броненосце началась самая настоящая паника. До этого момента мятежники чувствовали себя в полной безопасности, так как с момента мятежа в них никто не стрелял. Нескольких ружейных залпов роты вполне хватило на то, чтобы с мятежным броненосцем было, по существу, покончено. Поразительно, но несколько залпов из винтовок полностью деморализовали команду «Потёмкина». Никто даже не помышлял о сопротивлении. Бросив своих товарищей на произвол судьбы, Матюшенко и К° сразу же позабыли о всех своих революционных планах преображения России и рванули сдаваться в Румынию. Даже историки признают, что с этого момента на корабле царила полная анархия и разброд.
Историк Ю. Кардашёв относительно происшедшего на борту «Потёмкина» после отпора, данного ротой солдат, пишет: «Одни матросы призывали к решительным действиям, другие — к немедленному уходу в Румынию и сдаче. На сигнальном мостике, у флаг-фала, возникла потасовка между сторонниками и противниками продолжения восстания. Как отражение этой борьбы, над броненосцем то поднимался, то опускался красный боевой флаг. Противники обстрела Феодосии взяли вверх». За не слишком вразумительными словами Ю. Кардашёва о «потасовке» кроется нечто большее. Во время нахождения броненосца в Феодосии, команда фактически подняла восстание против Матюшенко и его окружения, причём дело дошло до массовой драки. В результате происшедшего Матюшенко и его окружение практически были отстранены от командования броненосцем. При этом отстранили от власти революционеров не офицеры и кондуктора-сверхсрочники, а сами матросы, уставшие от революционных экспериментов бывшего забойщика скота.
Не слишком разнятся относительно этих событий и воспоминания И. Лычёва: «В Феодосии на „Потёмкине“ повторилась та же паника, что и в Одессе в момент измены „Георгия Победоносца“. Небольшая часть матросов бросилась было к орудиям, чтобы открыть огонь по городу, но под натиском большинства вынуждена была отказаться от этого». Во время этой паники Фельдман, по его собственному признанию, попытался было выступить перед потёмкинцами с очередной революционной речью, но его тут же пригрозили выкинуть за борт и Фельдман затих…
В 11 часов «Потёмкин» спустил боевой вымпел, развёл пары и в 12 часов 30 минут вышел в море.
Тем временем ещё 22 июня в 8 часов утра вице-адмирал Кригер с броненосцами «Двенадцать Апостолов», «Ростислав», «Три Святителя» и шестью миноносцами прибыл в Одессу и, захватив с собой усмирённый «Георгий», сразу же вышел обратно в Севастополь, оставив в Одессе на случай появления «Потёмкина» два миноносца. Пока эскадра следовала в Севастополь, командующий флотом Чухнин получил телеграмму морского министра: «„Потёмкин“ требует уголь и воду от городского управления Феодосии под угрозою бомбардировки города при отказе. Необходимо принять самые энергичные меры за невозможностью допускать подобный образ действий мятежного корабля. Если нужно, утопите „Потёмкин“. Авелан».
Не успела эскадра войти в Северную бухту, вице-адмирал Чухнин потребовал Кригера к себе и велел вести эскадру в Феодосию и уговорить «Потёмкин» сдаться, а в противном случае — утопить. 23 июня в 14 часов из Севастополя вышли броненосцы «Ростислав», «Георгий Победоносец», «Двенадцать Апостолов», «Три Святителя», крейсер «Память Меркурия», минный крейсер «Казарский», контрминоносцы «Завидный», «Свирепый», «Сметливый», «Строгий» и миноноска № 270. Но «Потёмкина» в Феодосии они уже не застали.
ФИНАЛ В КОНСТАНЦЕ
Во время перехода в Румынию настроение команды было самое гнетущее. Все понимали, что игра закончена и теперь предстоит расплата за всё совершённое. Несколько радовало то, что румыны обещали не отдавать их в руки царских властей.
Вспоминает машинный унтер-офицер С. Денисенко: «Я был очень измучен, так как почти не спал всё это время. От утомления я задремал и не слышал, как ко мне подсел кочегарный унтер-офицер Алёша, фамилию его забыл. Когда он увидел, что я поднял голову, он спросил меня, плача: „Ну что теперь будет, Стёпа?“ „Не знаю, Алёша, что дальше делать“, — ответил я ему. „Ну, а кто же знает? Уж если вы не знаете, то мы подавно не знаем, — продолжал он. — Ну, Стёпа, делайте что хотите, только спасите команду. Посмотрите, какие они все молодые“. Его слова подействовали на меня; мне стало жалко молодую команду, и я сказал ему, что мы так и сделаем. Вскоре я встретился с Матюшенко, и он спросил меня, что я придумал. Я рассказал ему о своём решении. Он крикнул, что мы дураки и трусы».
На подходе к румынским берегам на «Потёмкине» произошло ещё одно важное, поистине знаковое событие. Потёмкинцы, не желая более рисковать, выбросили за борт свой красный флаг. Теперь им было уже не до игр, надо было думать о собственном будущем, и европейские власти в этой ситуации, лучше было не злить. Позднее Матюшенко постарается придать этому факту романтический ореол. «В море, — вспоминал Матюшенко, — похоронили мы свой и всего русского народа боевой красный флаг — флаг свободы, равенства и братства, чтобы он не достался в чужие руки. Чёрное море было свидетелем наших слёз и горя, когда бросили его за борт! Как было тяжело смотреть, когда он то опускался, то поднимался на гребнях волн, как будто приглашал всех матросов продолжать борьбу». Данное мероприятие можно, разумеется, называть и похоронами, но факт остаётся фактом — перед приходом в Констанцу красный флаг был выброшен за борт.
Из воспоминаний потёмкинца И. Лычёва: «Позднее, уже в Румынии, матрос Афанасий Дмитриенко признавался мне: „В последнюю ночь перед сдачей "Потёмкина" группа матросов, человек сорок–пятьдесят, собрались тайком в укромном местечке. Мы решили перевязать всех членов судовой комиссии и запереть их в трюме. А если они будут сопротивляться, то перебить всех и выбросить в море. Затем мы собирались направить броненосец в Севастополь, сдать его главному командиру Черноморского флота и тем самым заслужить себе прощение и награду“. На вопрос, почему же не был исполнен этот план, Дмитриенко ответил: „Мы не смогли этого сделать, так как вы все не спали в эту ночь, и у вас было оружие, а мы были безоружны“».
