Такой личный состав как боевой материал, конечно, не был особенно высокого качества, и с ним неприятно и трудно было иметь дело. Кроме того, по обычаю того времени к нам из экипажа сплавили много оштрафованного элемента, который вёл себя и совсем плохо. Шмидт энергично боролся со всеми отрицательными сторонами команды и действовал решительно. Я сам видел, как он несколько раз, выведенный из терпения недисциплинированностью и грубыми ответами некоторых матросов, их тут же бил. Вообще, Шмидт никогда не заискивал у команды и относился к ней так же, как относились и другие офицеры, но всегда старался быть справедливым.
Шмидт был незаменимым членом кают-компании: весёлым собеседником, хорошим товарищем и приятным компаньоном при съездах на берег, и мы, молодёжь, за это его очень любили. Но и его общительность, и весёлость отличались порывистостью, и часто на него находили периоды хандры и апатии, тогда разговорчивость пропадала, и он ходил мрачный и нелюдимый.
Близко он сошёлся только с кадровыми морскими офицерами, а с офицерами торгового флота, хотя у него и были хорошие отношения, но не близкие. Что мы особенно в нём ценили, то игру на виолончели. Когда он по вечерам имел настроение, он садился у двери своей каюты и начинал играть… Нежные, задушевные звуки лились так красиво, сливаясь с шёпотом морских волн, и исчезали где-то вдали, в темноте сгустившихся сумерек. Он долго играл, а мы, как очарованные, сидели кругом и с напряжением слушали. Много приятных вечеров он доставил нам своей игрой. В игре Шмидта выливалась вся его душа — мятежная, неудовлетворённая, уносящаяся за химерами, и всегда нечастная, но гордая.
Он, несомненно, был поэтической натурой и сам себя не понимал и, во всяком случае, меньше всего походил на революционера-фанатика… Шмидт горячо любил своего сына. Я смутно помню маленького гимназиста, кажется, Одесской гимназии, который с матерью изредка приезжал на „Иртыш“, радостно встречаемый отцом. После его отъезда Шмидт много о нём говорил, и его слова всегда звучали горячей любовью. Как и всё, он и сына окутывал каким-то особенным ореолом страданий, и ему всё казалось, что ему скоро придётся с ним навеки расстаться».
Транспорт «Иртыш» был направлен по сокращённому пути через Суэцкий канал и Красное море. Впереди была неизвестность и неизбежная встреча с куда более мощным японским флотом. Вот бы где проявить себя романтику моря и «рыцарю чести» Петру Шмидту! Тем более что маршрут перехода на дальний Восток был знаком старшему офицеру «Иртыша» за годы океанских плаваний на «Диане» как свои пять пальцев. Но происходит невероятное! В Суэце Шмидт внезапно для всех списывается с корабля. Почему списался Шмидт? Отечественные историки невнятно говорят о некой болезни, якобы поразившей офицера, рвавшегося на поле брани.
В архиве военно-морского флота (ЦГА ВМФ) сохранился текст телеграммы, которую дал командир «Иртыша» капитан 2-го ранга Егормышев из Суэца: «Старший офицер лейтенант Шмидт опасно болен почками. По требованию врачей, приглашён на консилиум, списан на берег. Прошу назначить нового». Почему почки, а не шизофрения? Да потому, что с записью в послужном списке о списании из-за шизофрении Шмидт уже не мог бы никогда больше вернуться капитаном торгового флота, а с почками было попроще.
Интересно, что впоследствии бывший командир «Иртыша» станет начальником Кронштадтской военно-морской тюрьмы, в которой будут содержаться многие из участников событий 1905 года. Удивительна вязь морских судеб, ведь старший офицер «Иртыша» вполне мог оказаться арестантом у своего же собственного командира! Однако вернёмся к вопросу болезни нашего героя.
В других источниках, касающихся болезни Шмидта, диагноз вообще невнятен, сказано лишь, что по состоянию своего здоровья Шмидт не может долго пребывать в тропических широтах. Раньше, служа на коммерческом транспорте «Диана», оказывается, вполне мог, а теперь вдруг нет! К тому же Вторая Тихоокеанская эскадра, как хорошо известно, должна была находиться в южных широтах весьма непродолжительное время, так как имела целью своего похода прорыв во Владивосток. Кроме этого при болезни почек, как известно, вреден прежде всего холод, а не жара, так что тропики здесь явно ни при чём. Ещё более трудно объяснить, как это наш герой, «опасно болея почками», мог напиваться перед уходом из Либавы до бесчувствия? Неужели он, как самый заурядный «самострел», сознательно доводил себя до самого болезненного состояния, чтобы таким образом избежать участия в боевых действиях. Уж очень не хотелось бы в это верить…
Что же всё-таки случилось на сей раз с лейтенантом Шмидтом? Может, опять начались психические припадки? К сожалению, ни один из источников ничего не говорит на сей счёт.
Так почему всё же списался Шмидт? Ведь именно сейчас он, казалось, как никогда, был близок к своей давнишней мечте — совершить великий подвиг самопожертвования! Кажется, наконец-то ему выпал такой шанс! Но нет, наш герой почему-то упорно не желает им воспользоваться!
Как профессиональный морской офицер я не могу не найти в адрес Шмидта здесь никаких оправданий. Тем более что на эскадре было немало других больных офицеров, тех, кого историки именуют реакционерами и консерваторами, но ни один из них не бросил кораблей, все они разделили мученическую судьбу вместе со своими матросами, исполнив до конца свой долг. А вот лейтенант Пётр Шмидт почему-то поступил иначе. Думается, как человек далеко не глупый, Шмидт понимал, что после уничтожения японцами Порт-Артурской эскадры (списание его с корабля произошло буквально через несколько дней после получения известия о гибели наших кораблей в Порт-Артуре) у Второй Тихоокеанской эскадры не было никаких шансов на успех. Она была просто обречена на истребление. Да, всё обстояло именно так, но ведь это понимали и все остальные. Понимали, но остались.
Во время Цусимского сражения 14 мая около 17.00 в результате попадания японских снарядов «Иртыш» получил дифферент на нос и крен 10 градусов на левый борт. Скорость хода транспорта сразу упала до 7 узлов. Так как эскадра к этому времени ушла далеко вперёд, командир капитан 2-го ранга К.Л. Егормышев принял решение прорываться во Владивосток самостоятельно. Вода из затопленного 2-го трюма вскоре стала поступать в соседние 1-й и 3-й трюмы. Утром следующего дня командир собрал совет офицеров, на котором было принято решение идти вдоль берегов Японии, чтобы в случае потопления транспорта спасти команду. Несмотря на заведённый на пробоину пластырь, вода продолжала затапливать трюмы «Иртыша». В этой ситуации Егормышев был вынужден подойти к берегу у Ваки-Мура, в 10 милях севернее города Хамада. Команду на шлюпках свезли на берег, а на транспорте открыли кингстоны. Около 22.00 15 мая 1905 года «Иртыш», не спустив Андреевского флага, затонул…
Впрочем, офицер того же транспорта Гаральд Граф в своих воспоминаниях трактует факт внезапного бегства Шмидта с судна несколько по-иному: «…Я узнал, что командир получил приказание из Главного Морского штаба списать старшего офицера, кажется по его же ходатайству, как офицера запаса, перешедшего известный возраст. Это распоряжение только случайно нас не застало в Либаве, и потому Шмидт совершил переход в Саид… Шмидт решил покинуть „Иртыш“ в Суэце, чтобы продлить с нами прощание… Так мы и расстались с лейтенантом Шмидтом, чтобы больше уже никогда не увидеться. Но услышать о нём пришлось много…»
