Войдя в кают-компанию, Шмидт сказал:
— Господа, придётся всем вам вместе с нами принять смерть. Сейчас я узнал, что на фортах мои люди заменены людьми, верными государю, и что форты скоро откроют по нам огонь».
Тем временем деятельный Чухнин всё ещё не оставлял попыток на мирный исход дела. Он посылает к Шмидту парламентёра с предложением о сдаче. Тот убеждает восставших, что дело проиграно, но ещё можно спасти человеческие жизни. Да, их накажут, но кровь ещё не пролилась, а потому наказание будет не слишком строгим, особенно для общей массы матросов. На это Шмидт отвечает, сдаваться он не намерен, что будет вести переговоры только со своими однокашниками по Морскому корпусу. Чухнин принимает и это условие. К Шмидту тут же отправляются несколько его бывших соучеников-офицеров, в том числе и капитан 2-го ранга Сапсай, служивший некогда со Шмидтом на Сибирской флотилии и находившийся с ним в хороших отношениях. Но, едва вступив на палубу «Очакова», все однокашники сразу же объявляются заложниками, как и не успевшие покинуть крейсер очаковские офицеры, а также офицеры захваченные на ряде других кораблей. После этого Шмидт передаёт Чухнину, что после каждого выстрела по крейсеру он будет вешать на реях по офицеру (самим же офицерам Шмидт объявил, что он их просто-напросто уморит с голоду). Несмотря на это, Чухнин выдвигает новый ультиматум, на этот раз чтобы «Очаков» сдался в течение часа. Чухнин, вообще не хочет начинать бой, но общее командование верными правительству войсками осуществляет генерал Меллер-Закомельский, у которого весьма широкие полномочия. Генерал требует ускорить развязку. Над «Очаковым» Шмидт поднимает сигнал: «Имею много пленных офицеров». В 16.00 срок ультиматума истекает.
РАССТРЕЛ, «КОТОРОГО НЕ ЗНАЛА ИСТОРИЯ»
Стрелки часов неумолимо скользили по циферблату, и с каждой минутой становилось очевидней, что шансов на благополучный исход у восставших нет.
Чтобы хоть как-то отсрочить поражение, пытается атаковать торпедами верные правительству корабли миноносец «Свирепый». Однако миноносец был сразу взят под перекрёстный обстрел, загорелся и приткнулся к берегу. Командовавший им кондуктор Сиротенко и ещё несколько матросов были убиты. Сегодня документально установлено, что И. Сиротенко был убит во время обстрела миноносца «Свирепый». Это, впрочем, не мешает отдельным историкам время от времени рассказывать небылицы о некой жуткой казни мятежного квартирмейстера.
Уже хорошо известный нам историк Ю. Кардашёв пишет «Среди участников восстания ходили слухи о том, что его (Сиротенко. — В.Ш.) захватили в плен офицеры, связали, живым посадили в мешок и бросили в море. Мешок этот с трупом был выброшен волнами на берег…» Прямо история про Герасима и Муму. Грустно, когда человек, именующий себя учёным, переписывает в научном труде дешёвые слухи.
Одновременно с расстрелом «Свирепого» Шмидт распоряжается подвести к борту «Очакова» минный транспорт «Буг», который на тот момент был загружен тремя сотнями боевых мин, а это 1200 пудов пироксилина! Казалось бы, зачем? Да затем, чтобы с его помощью шантажировать Чухнина и обезопасить себя от обстрела эскадрой. По существу, заложником «красного лейтенанта» должен был стать весь Севастополь! Трудно себе даже представить, что бы случилось, если бы «красному лейтенанту» удалось исполнить свой замысел. В случае гигантского взрыва число погибших измерялось бы многими тысячами. Но этот замысел Шмидта, видимо, разгадал лейтенант Ставраки, приятель Шмидта в юности и сокурсник по Морскому училищу. Во всяком случае, именно с канонерской лодки, на которой служил однокашник Шмидта Ставраки, «Буг» был атакован. При первых же выстрелах революционные матросы минного транспорта попросту попрыгали за борт, кому охота рисковать жизнью на судне, чьи трюмы доверху забиты боевыми минами. Вырвавшимся из-под ареста офицерам «Буга» удалось быстро затопить свой корабль и лишить «красного лейтенанта» столь большого козыря.
В советское время честь затопления «Буга» стали вдруг ни с того ни с сего приписывать тем самым революционным матросам, которые при первом же выстреле дружно попрыгали за борт. Дескать, увидев, что транспорт атакован, они, боясь за жизни севастопольцев, и затопили своё судно. Что и говорить, герои! Вопрос в другом: зачем они вообще тогда вели минный транспорт к «Очакову»? Да для того и вели, чтобы взорвать его там и разнести в клочья тех же самых бедолаг-горожан!
Попытка увода «Буга» к «Очакову» переполнила чашу терпения командиров черноморских кораблей, и они без всякой команды свыше расстреливают миноносец «Свирепый», осуществлявший эту диверсионную акцию. Теперь всем очевидна подлость Шмидта и готовность во имя своих целей рискнуть жизнями тысяч ни в чём не повинных людей. После нескольких выстрелов горящий и неуправляемый миноносец приткнулся к берегу. Появились первые жертвы.
Одновременно перешедшие на сторону правительства армейские полки штурмуют флотские казармы. Там начинается паника, и казармы захватываются без всякого сопротивления. Начинаются массовые аресты.
В полдень 15 ноября Чухнин и прибывший в Севастополь с войсками по указанию Николая II генерал Меллер-Закомельский передали восставшим ультиматум: «Сдавайтесь!»
В 15 часов 19 минут по «Очакову» был произведён первый выстрел.
Впоследствии в отечественной исторической литературе утвердилось мнение о жесточайшем расстреле «Очакова». Главным автором этой версии выступил, естественно, сам Пётр Шмидт. По его словам, такого расстрела, которому подвергся «Очаков», не было во всей мировой истории! Ни много ни мало! Думается, если бы «красный лейтенант» не сбежал в своё время с идущей к Цусиме эскадры, он бы узнал, что такое настоящий артиллерийский обстрел, когда осыпаемые шквалом крупнокалиберных снарядов новейшие броненосцы в считанные минуты превращались в огромные костры, а затем переворачивались кверху днищем, погребая в себе тысячные команды. Увы, для ни разу не бывавшего в настоящем бою Шмидта весьма вялый обстрел крейсера вполне мог показаться небывалым! Как говорится, у страха глаза велики!
Вторым автором версии «небывалого по жестокости обстрела» был известный писатель Александр Куприн. Любая книга о восстании на «Очакове» всегда включает в себя рассказ-ужастик Куприна, который, кстати, сам ничего не видел: «На Графской пристани стояла сборная команда — надёжный сброд. На просьбу дать ялики для спасения людей они начали стрелять. Эта бессмысленная жестокость остаётся фактом: по катеру с ранеными, отвалившему от „Очакова“, стреляли картечью, бросавшихся вплавь расстреливали пулемётами, людей, карабкавшихся из воды на берег, солдаты приканчивали штыками. Цепь карательного отряда располагалась от Южной до Минной бухты. Несчастный крейсер, пронизываемый с четырёх сторон снарядами, большинство которых — в упор, содрогался своим огромным корпусом. Стоны и крики неслись отовсюду…»
Рассказ Куприна стал в нашей исторической литературе почти обязательным ритуалом. Что касается личности Куприна, то у меня, как у кадрового офицера, он не может вызывать никаких чувств, кроме брезгливости. Разумеется, что как писатель Куприн был талантлив. Однако как гражданин и офицер он был, мягко говоря, весьма непорядочен. Начав свою писательскую карьеру с того, что оплевал родное ему российское офицерство в тенденциозном и надуманном рассказе «Поединок», он затем в угоду конъюнктуре сочинил весьма красочную, но совершенно нереальную картину расстрела «Очакова», оболгав при этом вице-адмирала Чухнина, назвав его адмиралом, который «всегда входил в порты, имея на ноках мачт по несколько повешенных матросов»! Выдумать такое о российском адмирале можно только или имея больное воображение, или просто люто ненавидя свою страну.
