Из исторического исследования Б.В. Заболотских:
«Первыми начали стрельбу орудия, расположившиеся перед Михайловской батареей, и потопили шлюпку с матросами, направлявшуюся к „Очакову“. В ответ заговорили орудия крейсера. Тут же пришла в действие береговая артиллерия и артиллерия некоторых судов. „Очаков“ содрогался от попадавших в него снарядов. Миноносец „Свирепый“ попробовал произвести атаку на стрелявшие корабли, но, встреченный сильным огнём с крейсеров „Капитан Сакен“, „Память Меркурия“ и броненосца „Ростислав“, вышел из строя. Под огнём оказались также два номерных миноносца, один из них был потоплен…
В самом начале боя в кочегарное отделение попал крупный снаряд и вызвал пожар. Другой образовал пробоину ниже ватерлинии. Во внутренние помещения хлынула вода. Среди матросов началась паника, многие бросались за борт. Часовые, сторожившие пленников, оставили свой пост. Ожидая, что вот-вот крейсер взорвётся, офицеры бросились из кают-компании наверх. На палубе их глазам открылась страшная картина: всюду лежали убитые и раненые. Над головой со свистом проносились снаряды. Офицеры спустили красный флаг и подняли вместо него белую скатерть, предусмотрительно захваченную из кают-компании. И лишь после этого обстрел крейсера прекратился».
Насчёт потерь среди очаковцев существуют самые различные предположения. Дело в том, что никто не вёл учёта количества людей на борту. Скорее всего потери были весьма небольшими. Раненых было: тяжело и средне раненных — 29, легко раненных — 32, обожжённых — 19, озноблённых — 6. На «Очакове» обнаружено 15 трупов, ещё несколько трупов было найдено в воде. Учитывая, что во время начала обстрела на борту «Очакова» находилось до восьмисот человек (команда самого «Очакова», освобождённые потёмкинцы, матросы с других кораблей, гражданские лица, офицеры-заложники), то убитые и раненые составляли не более 10%. Эти цифры примерно подтверждают и официальные документы следствия. Что касается Чухнина, то едва был прекращён обстрел крейсера, он немедленно направил к нему баркасы и катера, на которых все остававшиеся к тому времени на борту люди были свезены на берег, а раненые отправлены в госпиталь. Всего же за время ноябрьского мятежа в Севастополе погибло 150 человек. Обычно, лукавя, эту цифру приводят как количество погибших восставших. На самом же деле это общая цифра погибших с двух сторон. Что касается мятежников, то на самом деле их погибло 95 человек, из которых, как мы знаем, всего лишь 15 на «Очакове».
А теперь зададимся вполне закономерным вопросом: как должен был поступить в создавшейся ситуации Пётр Шмидт? Как честный человек, спровоцировавший сотни людей на военную акцию и возглавивший их, обещавший всем им спасение, как человек, на чьей совести была упущенная возможность по перелому хода восстания, он, видимо, должен был до конца оставаться на борту горящего крейсера и погибнуть на нём. По крайней мере, это был бы настоящий офицерский поступок! Такое поведение Шмидта было бы, казалось, весьма логичным, ибо он всегда и везде кричал на митингах, что только и мечтает, как бы умереть за свободу. И вот, казалось бы, судьба дала ему этот, давно просимый им, шанс. Но одно дело митинговая демагогия, и совсем иное — настоящий бой. Кроме этого та же «цусимская история» однозначно говорит, что под огонь Шмидт подставлять себя не привык.
Для примера здесь, видимо, будет уместно привести воспоминания одного из участников печально знаменитого Цусимского сражения о последних минутах броненосца «Император Александр Третий»: «…Броненосец уже так близок к нам, что можно рассмотреть отдельные фигуры; крен его всё увеличивается, на поднявшемся борту чернеют люди, а на мостике в величественно-покойной позе, опершись руками на поручни, стоят два офицера; в это время с правого борта вспыхивает огонь, раздаётся выстрел, момент — броненосец, перевёртывается, люди скользят вниз по его поднявшемуся борту, и вот гигант лежит вверх килем… а винты продолжают вертеться, ещё немного — и всё скрывается под водой…»
А вот последние минуты флагманского броненосца российской эскадры «Князь Суворов». К гибнущему кораблю под неприятельским обстрелом чудом прорвался миноносец «Буйный», но оставшиеся в живых офицеры броненосца решили остаться на нём до конца вместе со своими матросами. Видя со стороны, что гибель «Суворова» неизбежна, командир миноносца капитан 2-го ранга Коломейцев предложил офицерам «Суворова» перейти к нему с остатками команды и добить броненосец торпедой. Принявший командование кораблём вместо убитого командира лейтенант Богданов отказался. Ещё два оставшихся к этому времени офицера, лейтенант Вырубов и прапорщик Курсель, поступают так же. «Отходите скорее! Отваливайте!..» — кричал Богданов, перевесившись за борт и грозя кулаком Коломейцеву. Со среза что-то кричал, размахивая фуражкой, Курсель. Позади носовой 6-дюймовой башни был виден лейтенант Вырубов, высунувшийся в пушечный порт и тоже что-то кричавший. Матросы, выбравшиеся на срез и выглядывавшие из портов батареи, махали бескозырками. Жить всем им оставались какие-то минуты. Под прощальные крики «ура», нёсшиеся с «Суворова», Коломейцев ушёл в сторону от осыпаемого снарядами погибающего броненосца.
Офицеры «Александра Третьего», офицеры «Суворова»… Они не произносили выспренних речей на митингах, не клянясь публично принять смерть за Россию, но когда пробил их час, они приняли её и приняли достойно, как и положено русским офицерам.
Ну а что же Шмидт? Кто мешал ему, стоя на мостике «Очакова», достойно встретить свой смертный час? Спровоцировав людей на бой и не сумев возглавить их в этом бою, он должен был по крайней мере достойно умереть вместе со своими матросами, как сделали это лейтенанты Богданов, Вырубов и прапорщик Курсель. Мог бы, но не сделал.
ИЗ «АДМИРАЛОВ» В «КОЧЕГАРЫ»
Чем же на самом деле занимался Шмидт в течение скоротечного артиллерийского боя на крейсере, что делал после того, как бой, едва начавшись, прекратился? Поразительно, но в этот «звёздный миг» своей жизни, о котором он якобы мечтал всю жизнь, Шмидт поступает точно так же, как он уже поступал раньше, сбегая с идущего в бой «Иртыша». Он снова самым постыдным образом дезертирует, на этот раз уже с «Очакова».
Ещё до начала обстрела, предвидя неблагоприятное развитие событий, Шмидт приказал приготовить себе с тыльного борта «Очакова» миноносец № 270 с полным запасом угля и воды. Едва борт крейсера начал содрогаться от первых попаданий, Шмидт со своим шестнадцатилетним сыном, пользуясь всеобщей неразберихой первым (и это доказано документально!) покинул обстреливаемый корабль, бросив на произвол судьбы сотни и сотни поверивших ему людей.
Дезертировав самым бесстыдным образом в очередной раз, Шмидт впоследствии так оправдывает свой поступок: «Мне часто думается, что Россия не позволит меня предать смертной казни… Я пойду на смерть спокойно и радостно, как спокойно и радостно стоял на „Очакове“ под небывалым в истории войн градом артиллерийского огня. Я покинул „Очаков“ тогда, когда его охватил пожар, и на нём нечего было уже делать, некого было удерживать от панического страха, некого было успокаивать. Странные люди! Как они все боятся смерти (?!). Я много говорил им, что нам смерть не страшна, потому, что с нами „правда“. Но они не чувствовали этого так глубоко, как я, а потому и дали овладеть собой животным страху смерти…» Перед нами не запись, сделанная нормальным человеком, а какой-то поток сознания психически больного человека. Нормальному человеку трудно представить, как мог Шмидт столь беспардонно расхваливать себя и своё очередное бегство и при этом одновременно столь цинично отзываться о людях, пошедших за ним и погибших из-за его амбиций.
