К сожалению, такое хорошо знакомое нам всероссийское зло, как родственный протекционизм, в эпоху парусного флота процветал повсеместно. Это ломало порой судьбы не только молодых, но и вполне зрелых и заслуженных офицеров. Ну как же не порадеть родному человеку! Из воспоминаний вице-адмирала П.А. Данилова: «Хозяин мой майор Еремеев был весьма честнейший человек, он командовал морским батальоном весьма исправно, так что от каждого военного губернатора… получал похвалу и благодарность, а как того же батальона подполковник Керк, как по болезни ног, так и по неспособности своей по худому выговору на русском языке, к командованию отставлен был от начальства без должности, числясь только при сем батальоне для получения денщиков и жалованья. Он человек был достаточный и казался быть довольным своим положением, притом он был, что редкому было известно, а я совсем не знал о том, дядей контр-адмиралу Чичагову. Он был брат его матери, то и видно, что он писал своему племяннику, который и сделал, что из Адмиралтейств-коллегий прислан указ, чтобы батальон принять в свое командование подполковнику Керку. Мне же, лично знавшему майора Еремеева и неспособность Керка, столь было чувствительно жаль первого и его батальона, который может придти в упадок от такого командира, то и я вознамерился, думая, что сама Коллегия от себя сие предписание сделала, изъяснить о зле, каковое может произойти от исполнения такого повеления. Морскому министру адмиралу Мордвинову написал и послал, полагая, что министр прикажет от себя остановить исполнение сего указа. Вместо того, он при своем предложении, мое письмо к нему послал в Коллегию неизвестно с каким предписанием, только с того письма вдруг появилась копия, даже и в Ревеле. Это меня весьма встревожило, хотя совсем не воображал, чтобы с сего времени началось мое несчастие, что весьма естественно, ибо Чичагов был весьма горд, самолюбив и мстителен. Он начал с той же минуты искать случая погубить меня, но, прежде всего, старался сделаться министром и для чего ласкал приближенных министра, дабы через них узнавать намерения министра. Он, узнав какой доклад министр думает сделать государю, оному прежде изъяснить коварно вредную сторону и доведет до того, что оный останется не оправдан, что конечно министра огорчит, а он эту слабость адмирала Мордвинова знал, который от неудовольствия и просил увольнения, что и получил... А Чичагов пожалован в вице-адмиралы, вступил в его должность и сделан товарищем министра… Новый год для майора Еремеева не очень благоприятственен был, ибо письмо мое к министру о нем ни мало не подействовало. Батальон его принял подполковник Керк, дядя Чичагова, и у Еремеева не доставало к сдаче 500 рублей, и я ему без всего поверил. А его определили смотрителем по строительству казарм, как бы неспособному к фрунту, таковая обида так для него была чувствительна, что его ударил паралич и года через четыре он скончался».
Порой офицеры, положившие всю жизнь на карьеру и внезапно осознавшие, что их честолюбивым мечтам пришел конец, совершали даже самоубийства. Из воспоминаний адмирала П. Давыдова: «Во время посещения императрицей Екатериной эскадры, следовавшая за ее яхтой яхта, маневрируя, ударила ее в корму. Екатерина испугалась, проснулась и вышла наружу узнать, в чем дело. Раздосадованный Чернышев погрозил кулаком капитану яхты капитану Суковатому и кричал: «Помни этот случай!» Тот, испугавшись, бросился в воду и утонул…»
Тот же П. Данилов весьма красочно повествует и о том, как безответственно работали в конце XVIII века чиновники Адмиралтейств-коллегий, которым было глубоко наплевать даже на заслуженных боевых офицеров, не говоря уже о молодых мичманах и лейтенантах: «В Коллегии оберсекретарь искал, где я прописан в корабельном или в гребном флоте, и сказал мне, что меня ни в одном списке нет. Я сказал о том приехавшему туда адмиралу де Рибасу, который, смеясь, сказал мне: «Зачем же ты приехал?» Тогда вышел адмирал Пущин, узнав о сем, тотчас приказал написать на корабль «Трех Святителей» и чтобы я скорее отправился в Кронштадт и потому на другой день я ходил в Коллегию за билетом и на третий день отправился в Кронштадт». Потрясающе! Петр Данилов к этому времени уже давно капитан 2-го ранга, герой Русско-турецкой войны, а его даже нет во флотских списках!
Отдельно следует остановиться на существовавшем в течение многих десятилетий антагонизме офицеров Балтийского и Черноморского флотов. Это была настоящая проблема. И балтийцы, переводимые на Черное море, и черноморцы, попадавшие на Балтику, сразу же наталкивались на стену отчуждения и неприятия. Несмотря на то что они заканчивали тот же Морской корпус и были такими же офицерами, как и местные, они все равно оставались чужими. Истории известен всего один удачный массовый исход балтийцев на Черное море, когда в начале 30-х годов адмирал Лазарев начал формировать на Черноморском флоте свою команду. Тогда с ним пришли такие в будущем известные деятели, как Нахимов, Корнилов, Авинов, Путятин, Бутаков-старший и другие. Но то был особый случай, который держал на контроле сам император. В остальном же переход с флота на флот, как правило, заканчивался или возвращением офицера обратно (в лучшем случае), или его отставкой. Из воспоминаний вице-адмирала на Данилова: «Надобно сказать, что я в Кронштадте был весьма в дурной славе по причине частого обхождения с черноморскими капитанами Обольяниновым и Нелединским, которые также были сюда командированы, как и я, но они написаны были на ревельские корабли и берегом туда уехали прежде меня, они там замечены были невоздержанными. А так как я из Черноморского же флота, то и обо мне заключали то же, к чему многим и зависть побуждала, ибо мы старшинство выиграли, то и старались замарать всех, дабы из службы вытеснить, для чего распространяли до того свое злословие, что все адмиралы, и меня адмирал фон Дезин худо аттестовал. О чем я, узнавши, ходил к нему, спрашивал о причине. А как он не мог ничего объявить кроме слухов, то я убедил его переменить аттестат и когда пошел в море в эскадре адмирала Ханыкова на корабле, то написали ко мне двух лейтенантов невоздержанных, так что я с ними вынужден был стоять на вахте, а третью я дал вахту корпусному офицеру, бывшему с гардемаринами. Адмирал, будучи упрежден ко мне с худой стороны, примечал за мной более всех и испытывал разным образом: поутру рано и вечером поздно призывал меня к себе сигналом, нередко также нечаянно приезжал ко мне, все это он делал, когда эскадра идет под парусами. Во время эволюции я всегда был наверху и по привычке в Черноморском флоте, прежде всех входил в свое место… На другой день призвал меня к себе флагман и он сказал мне, что капитан 1-го ранга Нелединский, как мой приятель и Обольянинов, как мой родственник, то я как ближе всех должен сказать им, чтобы они подали в отставку, тогда им дадут пенсионы, а ежели они не согласятся, то будут оставлены без всего и я принужден был ехать. На рейде был корабль Нелединского, я приехал к нему и как на его корабль хотел сесть контр-адмирал Беер, то он занимал всю правую сторону кают-компании. Был 12-й час, как я к нему вошел, он велел подать водки, а я между тем начал ему говорить, что о нем весьма сожалею, что адмиралы обо всех черноморских капитанах весьма дурно думают и говорят, и что я подвержен был великому испытанию, которое как ни жестоко, но я желал бы лучше, чтобы все мы подвержены оному, ибо каждый имел случай себя оправдать, нежели по одним доносам быть несчастным Но что делать?
