Какой же смелостью и решимостью надо было обладать готлангеру Евсевию Алексееву, чтобы, не убоясь ни фельдмаршалов, ни генерал-адъютантов, смело предъявить свои претензии самой императрице, да еще с обвинением своих начальников в воровстве «в особо крупных размерах»? Мне не удалось ничего узнать о дальнейшей судьбе отважного готлангера. Вряд ли она была счастливой, как и у тех канониров, которых приписали к этой истории. В лучшем случае его ждал сумасшедший дом, в худшем — каторга. Думаю, что о таком исходе дела Евсевий Алексеев знал еще до своего «свидания» с Е.И.В. Но не убоялся, а рубанул всю правду-матку!
А вот еще весьма показательный случай недовольства целой команды. Из воспоминаний вице-адмирала П.А. Данилова: «Потом был депутатский смотр и к нам приезжал адмирал Грейг с членом Коллегии. Перекликали команду и депутаты хотели ехать, люди были по реям, откуда они и закричали, что не получили жалованья! Грейг остановился и, услышав в другой раз, возвратился на шканцы и капитана повел в каюту. Откуда вышел, спрашивал, доволен ли он офицерами, и оных, довольны ли капитаном. Все отозвались довольны… объявили приказ депутатов описать недовольство команды и закричал аврал команде кригс-комиссар описывал… Я получил около 4000 денег с приказом от капитана сейчас раздать команде».
Отсутствие порой элементарной заботы о матросах, рукоприкладство, нищенское полуголодное, а порой и вовсе голодное прозябание приводило порой к тому, что на кораблях и в портах вот-вот могли вспыхнуть матросские бунты. Были случаи и дезертирства в иностранных портах, хотя массового характера это не носило. При этом для нашего флота характерно то, что многие из сбежавших в чужих портах по прошествии некоторого времени возвращались обратно. Так уж устроен русский человек, что не может жить вдали от Родины!
Вот два весьма характерных примера. 3 июня 1859 года на нагасакском рейде на шлюпке с корвета «Рында», шедшей на берег мимо купеческого голландского судна «Ярихандия», услышали раздавшийся с него крик «спасите» и вслед за тем увидели, что с судна кто-то бросился в воду. Шлюпка немедленно подошла, и принятый ею человек объявил, что он матрос Грабовский, бежавший в прошлом году с клипера «Пластун» в Сингапуре, что он давно хотел явиться, но его не пускали, и что на том же судне находится другой беглый матрос, команды того же клипера Петров, закованный в кандалы и поэтому лишенный средств последовать его примеру. Известясь об этом флигель-адъютант Попов послал на берег офицера к комиссару голландского правительства с просьбою, чтобы матрос Петров был освобожден, что и было исполнено. «По прибытии корвета «Новик» в мае 1860 года на остров Святой Екатерины, при посещении лейтенантом Карстенсоном бразильской канонерской лодки «Бельмонтэ», матрос Торф, оставшийся в Рио-Жанейро с клипера «Наездник», явился к этому офицеру и просил о возвращении его на русское судно. Начальник отряда бразильских судов и командир лодки без затруднений возвратили матроса на «Новик». По исследовании, оказалось, что Торф был взят на лодку в пьяном виде».
Интересно посмотреть, к примеру, некоторые судебные дела о неуважительном отношении матросов к офицерам. Полистаем некоторые из них. «Матрос Томилко признан виновным в том, что проходя в 9.30 вечера по улице, не отдал чести, несмотря на лунный вечер, офицеру и когда тот подозвал его к себе, то Томилко, повернувшись к нему, не поднимая руки к козырьку кивера, оставил без ответа вопросы офицера о том, как его, матроса фамилия и почему он находится тут вне показанное время». Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Томилко находился в самовольной отлучке, потому и фамилию свою «позабыл». Впрочем, вел себя скромно: только сопел и молчал.
Но молчали далеко не все. «Матрос Куриндин, находясь в карцере, поносил бранными словами начальника караула и последний то слышал». Любопытно, что суд оправдал Куриндина, «так как подсудимый не знал, что слова его будут услышаны начальником караула…» Вывод: в отсутствие начальника материть его еще как можно!
Впрочем, и матюгами наши матросы не всегда ограничивались, могли и пригрозить более существенно. «Фельдшер Соболев, слыша распоряжение смотрителя госпиталя, полковника Бракера, об арестовании его, сказал: «Помните, Бракер, кто меня возьмет — тому в рожу дам!» Прямой мужик был, видать, этот фельдшер Сидоров и слов на ветер не бросал!
Если и такие угрозы не действовали, матросы могли и к делу перейти. «Матрос Сидоров виновен в том, что когда дежурный по роте офицер, услышав произведенный Сидоровым шум, пришел в роту и приказал ему раздеваться, то подсудимый, раздеваясь и бросая около себя снимаемые им части своей одежды, так небрежно бросил подштанники, что случайно задел ими офицера». Уж не знаю, как можно «случайно» задеть подштанниками офицера, а вот швырнуть ему свою хурду в рожу очень даже возможно.
«Матрос Выжигин угрожал поручику Каменскому и лейтенанту Витковскому, что убьет их, если они войдут в арестантскую, причем держал руку на обрубке, который служил арестантам вместо стула». Тут явно уже дела куда круче фельдшерских: чурбаком по голове — это тебе не подштанниками в лицо!
Когда же дело касалось личного счастья, то матросы стояли за него до конца. «Офицер, извещенный о приведении писарем Игнатьевым в казарму пьяной женщины и производимом ими обоими неприличном шуме, прибыл в казарму и приказал вывести означенную женщину из комнаты, то Игнатьев сказал: «Я, ваше благородие, у себя дома и ее гнать не за что, она ничего не сделала!» А на замечание офицера, что при входе его Игнатьев должен был прикрыть свой срам и хотя бы накинуть шинель, Игнатьев возразил, что он у себя в комнате и может быть в чем ему хочется». Писаря Игнатьева откровенно жаль. Судя по всему, к этому вечеру он готовился загодя и женщину нашел, еще, видимо, за свои кровные ее и напоил, а тут в самый разгар любовных утех врывается некое благородие, все портит, даму велит выгнать, а самому одеться. Впрочем, надо отдать должное писарю, что он в такой непростой ситуации сражается за свое маленькое счастье до конца и принципиально отказывается надевать даже подштанники!
К сожалению, многие офицеры, особенно в первый период существования российского флота, смотрели на матросов как на крепостных, которые ценились ими исключительно как рабочая сила. А потому о матросском здоровье заботились, как о здоровье рабочего скота. При этом, если в английском флоте каждый капитан корабля лично отвечал за набор своей команды и это волей-неволей заставляло его заботиться о ее здоровье, то в российском флоте капитаны знали, что сколько бы матросов у них ни умерло, на их смену начальники все равно пришлют новых.
Помимо установленных Морским уставом телесных наказаний каждый унтер-офицер, не говоря уже об офицере, мог избить матроса за любую провинность. Бывали случаи, что при этом и вовсе убивали. С рукоприкладством офицеров стали немного бороться только с начала XIX века, но до конца эпохи парусного флота изжить его так и не удалось. В историю нашего флота вошел такой легендарный садист, как капитан-лейтенант Кальян, который изощренным изуверством дважды доводил команды своих кораблей до бунта. К сожалению, прикладываться кулаком к матросам считали нормой не только монстры, подобные Кадьяну, но и офицеры, ставшие впоследствии гордостью России. Так, в 1827 году за избиение матроса на линейном корабле «Азов» был примерно наказан лейтенант этого корабля Павел Нахимов, в будущем знаменитый российский адмирал и герой Синода. К чести Нахимова, он сделал должные выводы и больше свои руки никогда не распускал
