— Ох, да и крепка сегодни, зар-ра-за!
Ожидающие своей очереди на каждую шутку реагировали обычно весьма оживленно. Баталер тем временем тщательно отмечал свинцовым карандашом в шнуровой книге фамилию выпившего, чтобы, не дай бог, не смог затесаться в очередь еще раз, ибо этакие ухари имелись на каждом судне. Вот, наконец, в списке отмечен последней выпивший, а боцманматы уже свистят «К каше».
Разумеется, регулярное употребление водки и вина вызывало стойкую привычку к каждодневным возлияниям, что пагубно влияло и на здоровье, а порой и на службу в целом. Поэтому некоторые адмиралы искали способы если не пресечь пьянство во флоте вообще, то хотя бы снизить его масштабы. Один из таких способов предложил в середине XVIII века адмирал Джорж Верной. Суть его заключалась в том, что шестидесятиградусный ром заменялся неким подобием коктейля (одна треть ролла и две трети воды с добавлением лимонного сока и сахара). Изобретение это было принято адмиралтейством и, в общем, одобрено моряками. Однако приготовление «коктейля Вернона» позволило «греть на нем руки» тем, кто заведовал матросским снабжением. Ведь чайная ложка рома, недолитая в каждую матросскую порцию, к концу плавания оборачивалась целым капитальцем. А если учесть, что деяния подобного рода совершались, как правило, коллективно (кто-то недоливал, кто-то «не замечал» недолива, а кто-то сдерживал негодование матросской массы), станет ясно, что матросы теряли далеко не одну ложку своей законной порции спиртного.
Судя по всему, данные злоупотребления не прибавили адмиралу Вернону популярности в среде тех, о чьем здоровье он так заботился. Во всяком случае, матросы английского флота дали ему непочтительно-фамильярное прозвище, в основе которого лежало нарушение адмиралом формы одежды. Дело в том, что, будучи в преклонных годах, адмирал носил плащ неустановленного покроя из ткани «грограм». Вот и придумали флотские остряки борцу за матросскую трезвость кличку «старый грог». А изобретенный им коктейль из «напитка старого грога» со временем превратился просто в грог. При этом он весьма быстро приобрел популярность далее у людей, не имеющих никакого отношения к морской службе. Сам Бетховен воспел его в своей «Шотландской застольной».
В честь наполненной водкой рюмки сочинялись целые песни и в российском флоте:
Друзья, нашу песню споем; веселье — кумир нашей жизни.
Ура! Выше рюмки! Мы пьем здоровье любимой Отчизны!
Разгульное море давно мы матерью нежной считаем, нас холит, лелеет оно,
Мы счастливы в море бываем. Мы бури встречаем шутя,
Сердца наши страха не знают, — беспечный моряк, как дитя,
Под шум непогод засыпает.
Мы весело, дружно живем, Скажите, знакомо ль нам горе?
Ура! Выше рюмки! Мы пьем во славу родного нам моря!
На душных для нас берегах кипят щепетильные страсти.
Ложь, зависть таятся в сердцах. Все жаждут богатства и власти.
Меж нами, друзья, никогда ни лести, ни лжи не бывает,
А совесть, и правда всегда душой моряка управляют.
Мы весело, дружно живем Нам славы, богатства не надо.
Ура! Выше рюмки! Мы пьем за здравие нашей бригады!
Друзья, вот пример перед вами, для всех нас святой образец,
Прямой, уважаемый нами, любимый и нежный отец.
Пусть мы тоже будем достойны, любимыми быть, как и он,
И долгий путь жизни спокойно, с душой столь же чистой, пройдем.
Ему в честь мы песню поем! Звучнее греми, моя лира!
Ура! Выше рюмки! Мы пьем за здравье отца-командира!
Пройдут чередою года, судьба разлучит нас, быть может.
Но дружбы — ничто, никогда из сердца изгладить не может.
И если случится, что мы опять встретим старого друга
Близ милой, любимой жены, отцом средь семейного круга,
Ему крепко руку пожмем, про молодость вспомним былую.
И, рюмки наполнив вином, споем нашу песню морскую!
Из воспоминаний художника-мариниста А.П. Боголюбова об употреблении спиртного на флоте в 40-х годах XIX века: «Говорят, ныне пьют меньше во флоте. Это правда, что очень похвально. Но в наше время мы пили горькую и, к сожалению, было между нами какое-то молодечество в пьянстве. Не легенда, а истина, что лейтенант Владимир Ильич Мицкевич выпил гитару водки. Это что за мера, вы скажете? А вот какая. Сидели раз в Новом флигеле у Савицкого, тут же жил певец-гитарист Гогликов. Он был в этот день в карауле, но инструмент его ходил из рук в руки. Пили споро и дошли до пари о том, кто, сколько может выпить в течение суток. Говорили о полуштофе, штофе, о двух — все было мало. Взоры обратились на лежащую на столе гитару. Ее приняли за меру, и решено было, что Мицкевич ее выпьет в течение суток. Долго не думали, послали за водкой — и точно, к утру гитара была уже суха, а Мицкевич только завалился спать на целые сутки. Это был прекрасный человек, грубоватый, правда, но хороший служака, добрый. Родине после он служил в Американской компании долго, командовал в Тихом океане клипером, который сгорел. Умер он в Москве, служа в Городской управе в чине контролера. Конечно, о питье впоследствии и помину не было, но оно его сгубило.
Рассадником пьянства был 16-й экипаж Шихманова, где я служил прежде. Командир наш отыгрывал гуманного! А потому самых горьких пьяниц, как лейтенанты Карпов, Разводов, Есаулов и мичман Шульгин (разжалованный в матросы за пьянство и буйство и после дослужившийся опять до первого чина), он брал к себе, говоря начальству: "У меня все будет хорошо" — и тем губил этих господ, которые постоянно лежали в белой горячке, вследствие чего Иван Николаевич Карпов сгорел. Разводов покончил после ударом, а Шульгин повесился. Пили везде ровно и этого не замечали.
Натура моя была крепчайшая, я только бледнел, но ум пропил — много что раза три в жизни. Раз, возвращаясь зимой ночью с какой-то попойки, я был во хмелю. На парах начал буянить с братом и Эйлером, отстал от них. Вижу, тянется передо мной вереница говночистов. В пьяной башке мелькнула мысль, что они близко проедут около моего дома, я присел на полозья одного из ящиков и, несмотря на ароматы, сейчас же заснул. И каково было удивление, когда меня разбудили ночные деятели уже далеко за городом на кронштадтской косе, куда это добро сваливалось. Хмель прошел разом, и я побрел домой, проклиная судьбу, и притащился к себе, когда уже светало. Черт меня дернул нарисовать себя в этом плачевном виде, и тогда молва сделалась всеобщею, несмотря на то что я показывал карикатуру только приятелям…»
Если младшие офицеры пили в свободное от службы время, то у адмиралов питие водки было предусмотрено службой. В Адмиралтейств-коллегий в течение всего XVIII века заседания начинались в 11 часов пополудни. После часа напряженной работы адмиралы с чувством исполненного долга дружно прикладывались под полуденную пушку к традиционной рюмке, а зачастую и не к одной. Этот «предрюмочный» час с 11 до 12 часов пополудни почтительно именовался «адмиральским часом». Привычка начальства быстро была усвоена и капитанами кораблей, которые тоже стали строго соблюдать «адмиральский час», говоря при этом «Адмиральский час пробил, пора и рюмку пить!» Затем традицию освоили и остальные офицеры, а затем она докатилась и до матросских низов в виде ежедневной полуденной чарки с последующим отдыхом. Ныне идея адмиральского часа на кораблях нашего флота сведена лишь к послеобеденному часовому отдыху, а ведь как все красиво начиналось!
